Н.Я.Мандельштам из книги"Воспоминания"
"Приходила Василиса, улыбалась светло-голубыми глазами и начинала действовать. Она зажигала ванну и вынимала для нас белье. Мне она давала свое, а О. М. — рубашки Виктора. Затем нас укладывали отдыхать. Виктор ломал голову, что бы ему сделать для О. М., шумел, рассказывал новости..."
"Дом Шкловских был единственным местом, где мы чувствовали себя людьми. В этой семье знали, как обращаться с обреченными. На кухне устраивались дискуссии, где ночевать, как пойти на концерт, где достать денег и что вообще делать. "
++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Беседу ведет Никита Шкловский-Корди (при участии Варвары Викторовны Шкловской-Корди)
27 октября 1974 г.
- Об Осипе Эмильевиче? О нем уже гораздо больше написала Надя. Анекдоты могу рассказать.
- Анекдоты тоже прекрасно.
- Нужно же знать то время. Время-то другое было. Сейчас бы он не так себя вел. (Далее речь пойдет о Петрограде 1920-1921 гг.)
- Ну и что же? Так это очень интересно┘
- Нужно, чтобы были люди, которые пережили, которые знают то время. Я помню, что Пяст, когда у него рвались ботинки, скомкивал газету и вкладывал в эту дырку для того, чтобы это было всем видно, понимаешь?.. Не старался скрыть, а наоборот - показывал. Это разные характеры. Показывал, что он голодный, что у него дырявые ботинки, что так нельзя обращаться с поэтами и что он хороший поэт.
- А Осип Эмильевич никогда не выставлял?
- А Осип Эмильевич нет. Осип Эмильевич... не жаловался. Кормили мы его сахаром, но он никогда не жаловался.
- Сахаром не только вы его кормили. А как фамилия той поэтессы, которой он хотел отдать... Какая там была история?
- Анекдот вот в чем... Значит, какую-то комнатку (в Доме Искусств) заняла поэтесса. А Осип Эмильевич бегал по всем своим знакомым, и мы его кормили по очереди. Но у нас не было папирос, потому что Виктор Борисович не курил. За папиросами он бегал вот к этой самой... Наталья как будто... Забыла. Я ее потом встречала... Она, между прочим, религиозная была... (Возможно, имеется в виду Надежда Павлович.) Анекдот был в том, что он вдруг прибежал ко мне и говорит: "Вы подумайте, за что она меня кормила?! За что она меня папиросами угощала?! Я ей сейчас же куплю... сейчас же отдам все папиросы, которые я у нее выкурил, и те каши, которые я у нее съел!" Причем он страшно сердитый прибежал ко мне, а потом к Мише Слонимскому. И вообще всем объявил, что она не читала "Камня"! "За что же она меня?.."
Он ведь был... вообще у него ничего не было. Надечка была, но только в Киеве... И он приехал, значит, на разведку в Петроград (в середине октября 1920 г.). Ну, дали ему, значит, комнатку там в подвальном этаже, которая принадлежала прислуге... (в Доме Искусств (набережная Мойки, 59, комната 30а).
- Прислуге Елисеевых, да?
- Елисеевых. У слуг был целый коридор в подвальном этаже... У него же самого, Елисеева, был дворец, огромный дворец. Гостиные и столовые огромные. Когда мы с Виктором Борисовичем вселялись, уже все было занято... и Виктору Борисовичу удалось его спальню отхватить. Спальня была очень хорошая, огромная, как шесть этих комнат или пять, не знаю, ну, одним словом, большая. А перед ней - ванные, уборные, две или даже три, потом большие шкафы, которые при нас уже старыми газетами, старыми журналами были набиты, не знаю, что это было... В спальне - огромные гардеробы, в которых единственные Виктора Борисовича штаны висели. Больше ничего. Шкаф был вот как двери эти, вдоль комнат и еще так - это все были шкафы. Как выйдешь на площадку, так слева была комната экономки. И экономка там и осталась, там и жила.
- Была какая-то история со стиркой белья. Как вы стирали белье с Осипом Эмильевичем?
- Осип Эмильевич стирал, совершенно верно. Так вот, перед этой спальней располагалась вдвое больше комната, в которой, помню... и гимнастика была... и этот велосипед, который можно было крутить... Вообще роскошная комната, с несколькими видами уборных и умывальниками всякими. И так сразу, когда повернешь, с левой стороны, был низкий такой, квадратный... - чашка - не чашка - умывальник, очевидно, чтобы мыть ноги, - теплой воды ведь уже не было. И вот мы в этой чашке стирали. Осип Эмильевич приходил ко мне стирать свое белье... Это очень удобно было.
- Он хорошо стирал?
- Ну, это уж я не знаю.
- А он разговаривал, когда стирал белье? Он все-таки все время разговаривал.
- Ну, не очень. Он разговаривал, когда были слушатели. А так, чтобы он мне какие-нибудь доклады делал - этого не бывало. Он все-таки ценил... свой разговор.
- А стихи читал?
- Стихи? Мы собирались... (конечно, не когда мы стирали белье с ним) человек шесть-восемь. Там были Тынянов и Всеволод Иванов, и Миша Слонимский - вообще все те, которые жили. Тогда он читал свои стихи.
- А где собирались?
- Собирались у нас в комнате.
- Ты видела, как Осип Эмильевич писал стихи?
- Он писал┘ Причем вслух, вслух пел их, прямо напевал. Он не говорил, а бегал, бегал по всем вот этим вот комнатам и... потом записывал. А у меня он приходил, садился на диванчик... не то я его покрывала, не то кто-то, или сам он покрывался, одним словом, так, чтобы никого и ничего не видеть, и писал стихи, шептал. Миша Слонимский говорит: "Не могу больше!"
- Он тоже у тебя был?
- У меня тоже бывал, бывал. Осип Эмильевич к нему бегал тоже...
- А почему он бегал из комнаты в комнату?
- Потому что он у себя не мог... Очевидно, ему скучно было, холодно, подвальная комната... А у нас все-таки был... какой-то уют... все-таки мы чем-то топили - бумагу вкладывали в трехведерные банки и бегали, и собирали всякую такую бумагу, чтобы топить. Какао доставали и поили его, бобы варили, Виктор Борисович получал раз в месяц паек.
- А Осип Эмильевич больше всего с Мишей там дружил?
- Нет. Он со всеми дружил, со всеми, кто любил его стихи. Там кто собирался? Ну, конечно, Тынянов приходил, Борис Михайлович иногда приходил...
- Эйхенбаум?
- Да, Борис Михайлович Эйхенбаум. Тынянов чаще всего бывал. Всеволод бывал. Он был еще неженатый тогда, Всеволод Иванов...
В.В.Ш.-К.: А Ольга Форш вот об этом - "Сумасшедший корабль"?
- Да-да, об этом. Она жила в другом корпусе. Нужно знать "Сумасшедший корабль", чтобы...
- Осип Эмильевич читал...
- Он читал, читал и старые стихи, читал и┘ "...слепая ласточка... вернется...". Помнишь? А потом снизу приходил Миша Слонимский: "Не могу я больше слышать этих ласточек". А Осип Эмильевич писал, закрывши голову... Ему ни до кого дела не было, очевидно, и до этой самой Натальи... Ну, поговорит, конечно, с ней, а потом писал стихи. И было холодно, совсем не топили.
- И "Нерасторопную черепаху" он там писал?
- "Нерасторопную черепаху"?.. Он читал мне, читал┘ Очень выразительно:
...Едва-едва беспалая ползет,
Лежит себе на солнышке Эпира,
Тихонько грея золотой живот.
Ну, кто ее такую приласкает,
Кто спящую ее перевернет?
Она во сне Терпандра ожидает,
Сухих перстов предчувствуя
налет...
("Черепаха")
Громко, ясно, четко. Я слыхала. И "Ласточку" тоже он так читал. Потом он позвонил даже по телефону и спросил: "Правда, что я вот так вот завывал? Не может быть!"
- Это когда?
- Это уже в Москве. Кто-то ему сказал, что он завывает.
- Но он уже был официально признанный великий поэт?
- Как тебе сказать? Вот был большой зал, концертный, в Доме Искусств. И он выступал там (возможно, имеется в виду вечер Мандельштама в Доме Искусств 18 ноября 1920 г.), и полный зал всегда был набит. Так что... его знали. В этом зале он заполнял все... никаких афиш ведь не было...
- А какая публика была? Наверное, Дом Искусств?
- Нет-нет, набивалось много народу. Явно у него была... большая публика. А перед тем как был его вечер, ко мне пришла такая Консовская, девушка, и я ей дала "Камень" почитать. А она вернула мне книжку - и к ней большой кусок сахара, колотого. Я тут же пошла к нему, он с кем-то разговаривал, и этот сахар с благодарностью принял. Такой кусок... ну, как полчашки - кусок колотого сахара. Так что у него было имя. Его любили и слушали. Но я считала своим законным правом поить его кофием, кормить бобами или тем, что у меня было. И это он принимал как должное. Понимал, что в этом Доме его ценят и любят как поэта и что это вполне естественно. И вдруг оказалось, что Наташа не читала его единственной книжки (она была тогда единственная, потом ее еще раз переиздали). И он за это ее срамил по всему Дому.
- А потом он простил?
- Не знаю.
В.В.Ш.-К.: Ну, наверное, она прочла.
- Она прочла. Правда, книжку не так легко было достать.
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
- Это 21-й был год?
- Это было раньше - 20-й, 20-й год преимущественно...
- И он там сколько был, Осип Эмильевич?
- Одну зиму. А потом поехал в Киев (в марте 1921 г.), забрал Надю и вернулся в Петроград. И уже там получил комнату...
- А когда показал тебе бабу Надю Осип Эмильевич?
- По приезде... (вероятнее всего, в начале марта 1921 г.). Он сказал, что это его жена, это будет его жена (брак Мандельштамов был зарегистрирован в конце февраля - начале марта 1922 г. в Киеве).
- Она не испугалась?
- Она? Она была молчаливая, тихонькая, ничего не говорила, очень бледная. И вот с тех пор у нас пошла дружба с Надей. Потом я была у них.
- Какая у них была квартира?
- У них квартиры никогда не было.
- Баба Надя не организовывала уют?
- Нет, она вообще... Это анекдот, я тебе рассказывала? Мы еще жили в Доме Искусств. Вдруг Осип Эмильевич прибегает с Надей, а на заду у него вот так вот угол вырван из штанов, и торжествующе говорит: "У меня есть деньги. Я пойду, и вы пойдете с нами, и куплю себе брюки". Да, и держит шапку так - на заде. Я: "Осип Эмильевич, дайте я вам зашью штаны, тогда мы пойдем, и не нужно будет на заду шапку держать". И тут Надя властно: "Нет, я не позволю. Что это ты выдумала. Мы пойдем..." Осип Эмильевич: "Раз она не хочет, я пойду так". Вот такой анекдот...
- Осип Эмильевич был согласен? Но слушал бабу Надю?
- Ну да, Надя же сказала: "Нет, ни в коем случае".
- Почему?
- Принцип. Она была очень балованная и вздорная девчонка. Она и сейчас балованная. Боялась, что он узнает, что можно зашивать. Вот это ей не нравилось. Но все-таки мы пошли. Причем она не знала еще в то время Петербурга, а я повела их в хороший магазин. В то время не так уж легко было купить... Там мы вошли в роскошный вестибюль, лестница идет - и на лестнице стоит медведь - чучело медведя с подносом. Так, помню, он и шел - с шапкой на заду.
- Он не смущался этим?
- Нет.
- А когда собиралась компания, тогда и писались эти самые стихи, смешные?
- А-а-а, нет... Это была компания, в которой Осип Эмильевич не очень участвовал, - "Серапионовы братья".
<┘>
- Значит, Осип Эмильевич с ними не общался?
- Нет. Он не был "серапионом". Он был старшим, понимаешь, был старший по культуре, а они все были очень молодыми.
- И диковатыми.
- Диковатыми? Не знаю.
- А вот Осип Эмильевич писал: "Я мужчина-иностранец". Кстати говоря, баба Надя говорит, что ты одна помнишь эти стихи. Они не напечатаны. "Я мужчина-иностранец, лесбиянец, лесбиянец". (Они сохранились также в памяти М.Д. Вольпина, с разночтением во второй строке опубликованы в кн.: О. Мандельштам. Собр. соч. в 4-х т. Т. 2. - М., 1993, с. 85.)
- Он написал, но это про другую компанию. Тогда страшный разгром был, много народу отправили в ссылку┘ (по так называемому академическому делу в 1929-1931 гг. было арестовано и выслано около 100 человек сотрудников Академии наук).
- А в Москве как ты с Осипом Эмильевичем?
- В Москве? В Москве они получили квартиру. В Доме Герцена.
- Осип Эмильевич у вас бывал часто?
- Мне кажется, что он тогда не бывал у нас. Он приехал позже (окончательный переезд Мандельштама в Москву состоялся в 1928 г.). Ночевал у Тали... (Натальи Корди, сестры Василисы Георгиевны, в Марьиной Роще).
- А ты его тогда встречала?
(Далее речь идет преимущественно о 37-м годе и приходах Мандельштамов в Лаврушинский переулок).
- Дело в том, что Павленко был осведомителем, он тоже приходил к нам. А мы пользовались тем, что - зайдешь в квартиру - направо комнаты, а налево кухня. И Павленко осматривал эти три комнаты, а они проходили в кухню. За кухней была комната, причем в то время она не была отделена, это потом уж сделали. Там стоял этот самый диванчик, стол и стулья кругом. Больше ничего. Телефон. И когда был Павленко или кто-нибудь чужой, они проходили и сидели в комнате за кухней. Работница у нас была подходящая. Так что донести могли только с лестницы.
- И Осип Эмильевич тут писал стихи тоже?
- Нет. Уже не писал. Он приходил очень усталый... и ложился (говорит, улыбаясь) почивать.
- Слово-то какое!
- Он и жил, и ночевал у нас. А потом уже страшно стало и у нас оставаться, потому что в нашем доме арестовывали много людей. И тогда, когда он приезжал, Танечка забирала их в Марьину Рощу, а сама приезжала обратно к нам и ночевала.
- Кто ему помогал из наших, в основном?
В.В.Ш.-К.: Да много. Даже Катаев - деньгами.
- Нет.
В.В.Ш.-К.: Как же нет? Папа несколько раз рассказывал, что Осип Эмильевич говорил Катаеву: "Почему ты так... Назначь мне сто рублей в месяц. Тебе это ничего не стоит. Но регулярно. Чтобы мне не просить каждый раз".
- Так вот┘ Здесь было опасно. А Марьина Роща была далеко, понимаете. Сейчас она была бы ближе.
- А выглядел тогда как Осип Эмильевич?
- О, он очень плохо выглядел, был измученный. Все это - высылка, Воронеж┘ Они и из Воронежа приезжали потихонечку. Но тут не показывались.
- Они к вам заходили перед тем, как ехать в его последнюю... [санаторию] (речь идет о доме отдыха "Саматиха" близ железнодорожной станции Черусти по Казанской дороге, куда Мандельштамы приехали около 8 марта 1938 г.) не помнишь?
- Как будто да.
- Ну, вообще в Надечкиной книжке все...
- Все точно, все точно.
- И про других тоже?
- Конечно.
v- А он вам читал "Горца" ("Мы живем, под собою не чуя страны┘")?
- Представь себе, он собрал людей, чтобы читать этого "Горца". Я говорила: "Что вы делаете?! Зачем? Вы затягиваете петлю у себя на шее". Но он: "Не могу иначе..." И было несколько человек, и тут же донесли. Вот я двух людей так вот умоляла: Белинкова (Аркадий Викторович, ученик Шкловского, арестован в 1944 г.) и Осипа Эмильевича. Белинков то же самое: "Раз я уже написал, то чтоб я не читал..." Я ему говорю: "Зачем вам жизнь портить?" ("Спасло же студента Литинститута Аркадия Белинкова от расстрела письмо за подписью А.Н. Толстого!" (В.Берестов. Алексей Толстой. Избранные произведения в 2 т. Т. 2. - М., 1998, с. 304).)
- А Осип Эмильевич тебе сперва прочел это стихотворение?
- Нет-нет, он собрал нас всех и прочел. Тут же, моментально донесли.
- Это у нас было, да?
- Нет, что ты. У нас! У нас мы бы ему не позволили. Если бы у нас! Мы бы его загнали в кухню. Никогда! А он нас собрал. Причем много народу. Вот где, я не помню. Я даже не знала, что он будет читать. У меня такое впечатление, что это было в домоуправлении. (Все смеются.) (Возможно, в 1933 г. в Доме Герцена.) В каком-то... общественном месте...
"Приходила Василиса, улыбалась светло-голубыми глазами и начинала действовать. Она зажигала ванну и вынимала для нас белье. Мне она давала свое, а О. М. — рубашки Виктора. Затем нас укладывали отдыхать. Виктор ломал голову, что бы ему сделать для О. М., шумел, рассказывал новости..."
"Дом Шкловских был единственным местом, где мы чувствовали себя людьми. В этой семье знали, как обращаться с обреченными. На кухне устраивались дискуссии, где ночевать, как пойти на концерт, где достать денег и что вообще делать. "
++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Беседу ведет Никита Шкловский-Корди (при участии Варвары Викторовны Шкловской-Корди)
27 октября 1974 г.
- Об Осипе Эмильевиче? О нем уже гораздо больше написала Надя. Анекдоты могу рассказать.
- Анекдоты тоже прекрасно.
- Нужно же знать то время. Время-то другое было. Сейчас бы он не так себя вел. (Далее речь пойдет о Петрограде 1920-1921 гг.)
- Ну и что же? Так это очень интересно┘
- Нужно, чтобы были люди, которые пережили, которые знают то время. Я помню, что Пяст, когда у него рвались ботинки, скомкивал газету и вкладывал в эту дырку для того, чтобы это было всем видно, понимаешь?.. Не старался скрыть, а наоборот - показывал. Это разные характеры. Показывал, что он голодный, что у него дырявые ботинки, что так нельзя обращаться с поэтами и что он хороший поэт.
- А Осип Эмильевич никогда не выставлял?
- А Осип Эмильевич нет. Осип Эмильевич... не жаловался. Кормили мы его сахаром, но он никогда не жаловался.
- Сахаром не только вы его кормили. А как фамилия той поэтессы, которой он хотел отдать... Какая там была история?
- Анекдот вот в чем... Значит, какую-то комнатку (в Доме Искусств) заняла поэтесса. А Осип Эмильевич бегал по всем своим знакомым, и мы его кормили по очереди. Но у нас не было папирос, потому что Виктор Борисович не курил. За папиросами он бегал вот к этой самой... Наталья как будто... Забыла. Я ее потом встречала... Она, между прочим, религиозная была... (Возможно, имеется в виду Надежда Павлович.) Анекдот был в том, что он вдруг прибежал ко мне и говорит: "Вы подумайте, за что она меня кормила?! За что она меня папиросами угощала?! Я ей сейчас же куплю... сейчас же отдам все папиросы, которые я у нее выкурил, и те каши, которые я у нее съел!" Причем он страшно сердитый прибежал ко мне, а потом к Мише Слонимскому. И вообще всем объявил, что она не читала "Камня"! "За что же она меня?.."
Он ведь был... вообще у него ничего не было. Надечка была, но только в Киеве... И он приехал, значит, на разведку в Петроград (в середине октября 1920 г.). Ну, дали ему, значит, комнатку там в подвальном этаже, которая принадлежала прислуге... (в Доме Искусств (набережная Мойки, 59, комната 30а).
- Прислуге Елисеевых, да?
- Елисеевых. У слуг был целый коридор в подвальном этаже... У него же самого, Елисеева, был дворец, огромный дворец. Гостиные и столовые огромные. Когда мы с Виктором Борисовичем вселялись, уже все было занято... и Виктору Борисовичу удалось его спальню отхватить. Спальня была очень хорошая, огромная, как шесть этих комнат или пять, не знаю, ну, одним словом, большая. А перед ней - ванные, уборные, две или даже три, потом большие шкафы, которые при нас уже старыми газетами, старыми журналами были набиты, не знаю, что это было... В спальне - огромные гардеробы, в которых единственные Виктора Борисовича штаны висели. Больше ничего. Шкаф был вот как двери эти, вдоль комнат и еще так - это все были шкафы. Как выйдешь на площадку, так слева была комната экономки. И экономка там и осталась, там и жила.
- Была какая-то история со стиркой белья. Как вы стирали белье с Осипом Эмильевичем?
- Осип Эмильевич стирал, совершенно верно. Так вот, перед этой спальней располагалась вдвое больше комната, в которой, помню... и гимнастика была... и этот велосипед, который можно было крутить... Вообще роскошная комната, с несколькими видами уборных и умывальниками всякими. И так сразу, когда повернешь, с левой стороны, был низкий такой, квадратный... - чашка - не чашка - умывальник, очевидно, чтобы мыть ноги, - теплой воды ведь уже не было. И вот мы в этой чашке стирали. Осип Эмильевич приходил ко мне стирать свое белье... Это очень удобно было.
- Он хорошо стирал?
- Ну, это уж я не знаю.
- А он разговаривал, когда стирал белье? Он все-таки все время разговаривал.
- Ну, не очень. Он разговаривал, когда были слушатели. А так, чтобы он мне какие-нибудь доклады делал - этого не бывало. Он все-таки ценил... свой разговор.
- А стихи читал?
- Стихи? Мы собирались... (конечно, не когда мы стирали белье с ним) человек шесть-восемь. Там были Тынянов и Всеволод Иванов, и Миша Слонимский - вообще все те, которые жили. Тогда он читал свои стихи.
- А где собирались?
- Собирались у нас в комнате.
- Ты видела, как Осип Эмильевич писал стихи?
- Он писал┘ Причем вслух, вслух пел их, прямо напевал. Он не говорил, а бегал, бегал по всем вот этим вот комнатам и... потом записывал. А у меня он приходил, садился на диванчик... не то я его покрывала, не то кто-то, или сам он покрывался, одним словом, так, чтобы никого и ничего не видеть, и писал стихи, шептал. Миша Слонимский говорит: "Не могу больше!"
- Он тоже у тебя был?
- У меня тоже бывал, бывал. Осип Эмильевич к нему бегал тоже...
- А почему он бегал из комнаты в комнату?
- Потому что он у себя не мог... Очевидно, ему скучно было, холодно, подвальная комната... А у нас все-таки был... какой-то уют... все-таки мы чем-то топили - бумагу вкладывали в трехведерные банки и бегали, и собирали всякую такую бумагу, чтобы топить. Какао доставали и поили его, бобы варили, Виктор Борисович получал раз в месяц паек.
- А Осип Эмильевич больше всего с Мишей там дружил?
- Нет. Он со всеми дружил, со всеми, кто любил его стихи. Там кто собирался? Ну, конечно, Тынянов приходил, Борис Михайлович иногда приходил...
- Эйхенбаум?
- Да, Борис Михайлович Эйхенбаум. Тынянов чаще всего бывал. Всеволод бывал. Он был еще неженатый тогда, Всеволод Иванов...
В.В.Ш.-К.: А Ольга Форш вот об этом - "Сумасшедший корабль"?
- Да-да, об этом. Она жила в другом корпусе. Нужно знать "Сумасшедший корабль", чтобы...
- Осип Эмильевич читал...
- Он читал, читал и старые стихи, читал и┘ "...слепая ласточка... вернется...". Помнишь? А потом снизу приходил Миша Слонимский: "Не могу я больше слышать этих ласточек". А Осип Эмильевич писал, закрывши голову... Ему ни до кого дела не было, очевидно, и до этой самой Натальи... Ну, поговорит, конечно, с ней, а потом писал стихи. И было холодно, совсем не топили.
- И "Нерасторопную черепаху" он там писал?
- "Нерасторопную черепаху"?.. Он читал мне, читал┘ Очень выразительно:
...Едва-едва беспалая ползет,
Лежит себе на солнышке Эпира,
Тихонько грея золотой живот.
Ну, кто ее такую приласкает,
Кто спящую ее перевернет?
Она во сне Терпандра ожидает,
Сухих перстов предчувствуя
налет...
("Черепаха")
Громко, ясно, четко. Я слыхала. И "Ласточку" тоже он так читал. Потом он позвонил даже по телефону и спросил: "Правда, что я вот так вот завывал? Не может быть!"
- Это когда?
- Это уже в Москве. Кто-то ему сказал, что он завывает.
- Но он уже был официально признанный великий поэт?
- Как тебе сказать? Вот был большой зал, концертный, в Доме Искусств. И он выступал там (возможно, имеется в виду вечер Мандельштама в Доме Искусств 18 ноября 1920 г.), и полный зал всегда был набит. Так что... его знали. В этом зале он заполнял все... никаких афиш ведь не было...
- А какая публика была? Наверное, Дом Искусств?
- Нет-нет, набивалось много народу. Явно у него была... большая публика. А перед тем как был его вечер, ко мне пришла такая Консовская, девушка, и я ей дала "Камень" почитать. А она вернула мне книжку - и к ней большой кусок сахара, колотого. Я тут же пошла к нему, он с кем-то разговаривал, и этот сахар с благодарностью принял. Такой кусок... ну, как полчашки - кусок колотого сахара. Так что у него было имя. Его любили и слушали. Но я считала своим законным правом поить его кофием, кормить бобами или тем, что у меня было. И это он принимал как должное. Понимал, что в этом Доме его ценят и любят как поэта и что это вполне естественно. И вдруг оказалось, что Наташа не читала его единственной книжки (она была тогда единственная, потом ее еще раз переиздали). И он за это ее срамил по всему Дому.
- А потом он простил?
- Не знаю.
В.В.Ш.-К.: Ну, наверное, она прочла.
- Она прочла. Правда, книжку не так легко было достать.
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
- Это 21-й был год?
- Это было раньше - 20-й, 20-й год преимущественно...
- И он там сколько был, Осип Эмильевич?
- Одну зиму. А потом поехал в Киев (в марте 1921 г.), забрал Надю и вернулся в Петроград. И уже там получил комнату...
- А когда показал тебе бабу Надю Осип Эмильевич?
- По приезде... (вероятнее всего, в начале марта 1921 г.). Он сказал, что это его жена, это будет его жена (брак Мандельштамов был зарегистрирован в конце февраля - начале марта 1922 г. в Киеве).
- Она не испугалась?
- Она? Она была молчаливая, тихонькая, ничего не говорила, очень бледная. И вот с тех пор у нас пошла дружба с Надей. Потом я была у них.
- Какая у них была квартира?
- У них квартиры никогда не было.
- Баба Надя не организовывала уют?
- Нет, она вообще... Это анекдот, я тебе рассказывала? Мы еще жили в Доме Искусств. Вдруг Осип Эмильевич прибегает с Надей, а на заду у него вот так вот угол вырван из штанов, и торжествующе говорит: "У меня есть деньги. Я пойду, и вы пойдете с нами, и куплю себе брюки". Да, и держит шапку так - на заде. Я: "Осип Эмильевич, дайте я вам зашью штаны, тогда мы пойдем, и не нужно будет на заду шапку держать". И тут Надя властно: "Нет, я не позволю. Что это ты выдумала. Мы пойдем..." Осип Эмильевич: "Раз она не хочет, я пойду так". Вот такой анекдот...
- Осип Эмильевич был согласен? Но слушал бабу Надю?
- Ну да, Надя же сказала: "Нет, ни в коем случае".
- Почему?
- Принцип. Она была очень балованная и вздорная девчонка. Она и сейчас балованная. Боялась, что он узнает, что можно зашивать. Вот это ей не нравилось. Но все-таки мы пошли. Причем она не знала еще в то время Петербурга, а я повела их в хороший магазин. В то время не так уж легко было купить... Там мы вошли в роскошный вестибюль, лестница идет - и на лестнице стоит медведь - чучело медведя с подносом. Так, помню, он и шел - с шапкой на заду.
- Он не смущался этим?
- Нет.
- А когда собиралась компания, тогда и писались эти самые стихи, смешные?
- А-а-а, нет... Это была компания, в которой Осип Эмильевич не очень участвовал, - "Серапионовы братья".
<┘>
- Значит, Осип Эмильевич с ними не общался?
- Нет. Он не был "серапионом". Он был старшим, понимаешь, был старший по культуре, а они все были очень молодыми.
- И диковатыми.
- Диковатыми? Не знаю.
- А вот Осип Эмильевич писал: "Я мужчина-иностранец". Кстати говоря, баба Надя говорит, что ты одна помнишь эти стихи. Они не напечатаны. "Я мужчина-иностранец, лесбиянец, лесбиянец". (Они сохранились также в памяти М.Д. Вольпина, с разночтением во второй строке опубликованы в кн.: О. Мандельштам. Собр. соч. в 4-х т. Т. 2. - М., 1993, с. 85.)
- Он написал, но это про другую компанию. Тогда страшный разгром был, много народу отправили в ссылку┘ (по так называемому академическому делу в 1929-1931 гг. было арестовано и выслано около 100 человек сотрудников Академии наук).
- А в Москве как ты с Осипом Эмильевичем?
- В Москве? В Москве они получили квартиру. В Доме Герцена.
- Осип Эмильевич у вас бывал часто?
- Мне кажется, что он тогда не бывал у нас. Он приехал позже (окончательный переезд Мандельштама в Москву состоялся в 1928 г.). Ночевал у Тали... (Натальи Корди, сестры Василисы Георгиевны, в Марьиной Роще).
- А ты его тогда встречала?
(Далее речь идет преимущественно о 37-м годе и приходах Мандельштамов в Лаврушинский переулок).
- Дело в том, что Павленко был осведомителем, он тоже приходил к нам. А мы пользовались тем, что - зайдешь в квартиру - направо комнаты, а налево кухня. И Павленко осматривал эти три комнаты, а они проходили в кухню. За кухней была комната, причем в то время она не была отделена, это потом уж сделали. Там стоял этот самый диванчик, стол и стулья кругом. Больше ничего. Телефон. И когда был Павленко или кто-нибудь чужой, они проходили и сидели в комнате за кухней. Работница у нас была подходящая. Так что донести могли только с лестницы.
- И Осип Эмильевич тут писал стихи тоже?
- Нет. Уже не писал. Он приходил очень усталый... и ложился (говорит, улыбаясь) почивать.
- Слово-то какое!
- Он и жил, и ночевал у нас. А потом уже страшно стало и у нас оставаться, потому что в нашем доме арестовывали много людей. И тогда, когда он приезжал, Танечка забирала их в Марьину Рощу, а сама приезжала обратно к нам и ночевала.
- Кто ему помогал из наших, в основном?
В.В.Ш.-К.: Да много. Даже Катаев - деньгами.
- Нет.
В.В.Ш.-К.: Как же нет? Папа несколько раз рассказывал, что Осип Эмильевич говорил Катаеву: "Почему ты так... Назначь мне сто рублей в месяц. Тебе это ничего не стоит. Но регулярно. Чтобы мне не просить каждый раз".
- Так вот┘ Здесь было опасно. А Марьина Роща была далеко, понимаете. Сейчас она была бы ближе.
- А выглядел тогда как Осип Эмильевич?
- О, он очень плохо выглядел, был измученный. Все это - высылка, Воронеж┘ Они и из Воронежа приезжали потихонечку. Но тут не показывались.
- Они к вам заходили перед тем, как ехать в его последнюю... [санаторию] (речь идет о доме отдыха "Саматиха" близ железнодорожной станции Черусти по Казанской дороге, куда Мандельштамы приехали около 8 марта 1938 г.) не помнишь?
- Как будто да.
- Ну, вообще в Надечкиной книжке все...
- Все точно, все точно.
- И про других тоже?
- Конечно.
v- А он вам читал "Горца" ("Мы живем, под собою не чуя страны┘")?
- Представь себе, он собрал людей, чтобы читать этого "Горца". Я говорила: "Что вы делаете?! Зачем? Вы затягиваете петлю у себя на шее". Но он: "Не могу иначе..." И было несколько человек, и тут же донесли. Вот я двух людей так вот умоляла: Белинкова (Аркадий Викторович, ученик Шкловского, арестован в 1944 г.) и Осипа Эмильевича. Белинков то же самое: "Раз я уже написал, то чтоб я не читал..." Я ему говорю: "Зачем вам жизнь портить?" ("Спасло же студента Литинститута Аркадия Белинкова от расстрела письмо за подписью А.Н. Толстого!" (В.Берестов. Алексей Толстой. Избранные произведения в 2 т. Т. 2. - М., 1998, с. 304).)
- А Осип Эмильевич тебе сперва прочел это стихотворение?
- Нет-нет, он собрал нас всех и прочел. Тут же, моментально донесли.
- Это у нас было, да?
- Нет, что ты. У нас! У нас мы бы ему не позволили. Если бы у нас! Мы бы его загнали в кухню. Никогда! А он нас собрал. Причем много народу. Вот где, я не помню. Я даже не знала, что он будет читать. У меня такое впечатление, что это было в домоуправлении. (Все смеются.) (Возможно, в 1933 г. в Доме Герцена.) В каком-то... общественном месте...
