Интервью с адвокатом Татьяной Кузнецовой (1990)
Мегаполис-Экспресс, 1 ноября 1990 г.
ОНА ЗАЩИЩАЛА СОЛЖЕНИЦЫНА
Даже в самые смутные времена не все, как говорится, «помалкивали в тряпочку», отводили глаза или стыдливо зажимали уши при одном слове «диссидент». Были и такие, что не могли против разума и совести. Корреспондент «М-Э» Дмитрий БАРСКИЙ беседует с московским адвокатом Татьяной КУЗНЕЦОВОЙ.
-- По-моему, я самый «кровавый» адвокат в Москве... Поскольку занимаюсь преступлениями против личности, и в первую очередь делами об убийствах. В российском законодательстве по одиннадцати статьям суд вправе применять высшую меру наказания. Я с полной уверенностью могу сказать, что применение смертной казни в нашей стране до последнего времени далеко превышало всю вместе взятую европейскую статистику...
-- «Кровавый адвокат»... И именно к вам за помощью обратился Александр Исаевич?
-- А перед этим я защищала Тарсиса. Валерий Яковлевич – писатель. Тарсис, как в те времена практиковалось, был признан душевнобольным, определен в лечебницу на неопределенное время, вылившееся в 3 года. (Только после вмешательства международной психиатрической комиссии он был признан здоровым, выпущен на свободу. С ним поступили традиционно: в течение 24 часов этот «сумасшедший» был выброшен из страны. Вдогонку, на следующий же день, было объявлено о лишении его гражданства «за проступки, порочащие гражданина СССР».
-- А в чем выразилось ваше участие?
-- Я по доверенности дочери занималась всеми гражданскими делами Валерия Яковлевича. Это была середина шестидесятых годов. Позже мне довелось принимать участие в организации защиты Даниэля и Синявского. Была знакома с Ларисой Богораз, Майей Синявской. Знала Ирину Павловну Уварову, после возвращения Даниэля «оттуда» ставшую его женой.
Может быть, банально говорить о примере в жизни. Но у меня он был. Вернее, она — Софья Васильевна Каллистратова. Одна из жертв тридцать седьмого года, адвокат, который бесстрашно защищал генерала Григоренко, как известно, тоже признанного сумасшедшим. Помню день летом семьдесят второго года. Звонит телефон. «Слушаю», — произнесла, узнав ее. «Есть в Москве одно дело, которое вообще-то должна вести я. Но не могу, занята месяца четыре в трибунале Московского военного округа. Им нужно заняться завтра же. Это дело Александра Исаевича Солженицына...»
Боже, подумала я, Солженицын! В ту же минуту вспомнила, что мой муж, в 18 лет осужденный по статье пятьдесят восьмой, строил Беломорско-Балтийский канал. Вернулся оттуда с туберкулезом легких и другими болезнями. Подумала, что живем мы в смутное время, когда нет никаких гарантий безопасности и стабильности. Словом, я попросила у Софьи Васильевны полтора часа на размышление. Я рассчитала: до института, в котором преподавал муж, полчаса, на разговор с Николаем — еще полчаса и тридцать минут, чтобы успеть вернуться домой. Софья Васильевна сказала, что будет занята в судебном заседании, по всей вероятности, позвонит сам Александр Исаевич...
Не скрою, я тогда привела мужа в волнение. Он нервно закурил: «Ты понимаешь, что я не могу возражать. Прошу тебя об одном — будь осторожной и помни, что у нас есть дети». Я поблагодарила. Вернулась. И через несколько минут зазвонил телефон.
Был очень жаркий день. Телефонный аппарат стоял на подоконнике настежь открытого окна. Нервно сняла трубку, боясь, что звонка больше не будет. Незнакомый мужской голос: «Татьяна Георгиевна, здравствуйте. Александр Исаевич Солженицын. Мне известно, что я должен позвонить в это время». — «Александр Исаевич, нам нужно увидеться. Где вы находитесь?» — «Я? — легкая растерянность. — В районе Пушкинской площади». — «Я тоже».
Молчание... Внимание КГБ к Солженицыну тогда было более чем пристальное — двадцать четыре часа в сутки. И, видимо, Александру Исаевичу показалось странным, что мы рядом, а я только что куда-то исчезала. Я машинально посмотрела на улицу. А сама спрашиваю, звонит ли он из квартиры. «Нет, из автомата», — отвечает. Гляжу в окно. На противоположной стороне узкого Козицкого переулка будка телефона-автомата. Там мужчина в белой ' рубашке с короткими рукавами... Он стоял спиной к переулку, склонив голову к аппарату. У меня мелькнула мысль, что человек принял такую позу потому, что не хочет быть видимым для прохожих Не Солженицын ли это? Спрашиваю: «Вы звоните из Козицкого переулка?» Снова молчание, некоторая, чувствую, нерешительность. Затем он подтвердил, а я уточнила: «Вы в белой рубашке?» Пауза... Уверена, что в эту минуту Александр Исаевич воспринимал меня как продолжение систематических, упорных преследований. «Повернитесь, пожалуйста. И взгляните в открытое окно на третьем этаже. У меня в руках красная телефонная трубка». Александр Исаевич повернулся, и мы обменялись первыми улыбками. Это были замечательные улыбки — абсолютного доверия Представляете, в Москве таким образом встретиться... Через минуту я открыла ему дверь квартиры. «Невероятные вещи в жизни случаются, не правда ли?» — сказала я. Он рассмеялся вынул записную книжку и сказал, что он эту встречу обязательно опишет.
Александр Исаевич просил меня защитить его гражданские права. Сказал, что положение его чрезвычайно трудное, что он, по его выражению, заверчен. Наконец, у него сложная бракоразводная ситуация, так как «третьим лицом» выступает КГБ. Нелепая судебная система, которой мы сейчас нашли достаточные обозначения, тогда вообще пренебрегала мнением защиты. Применительно же к делу Солженицына, сами понимаете, защита просто была лишена самостоятельности.
-- Сначала, естественно, вы заключили с Александром Исаевичем договор?
-- Мы сделали все, что требовалось адвокатскими нормами. На следующий же день я выехала в Рязань. Вот она, эта командировка, а это билеты. Храню, и это будет самым ценным из всего того, что я могу завещать детям... Надо сказать, в обычном деле все достигается путем письменного обращения, здесь же приходилось буквально биться, пытаясь хоть что-нибудь выяснить дополнительно, сдвинуть с мертвой точки!
-- Следует напомнить читателям одно место из автобиографической книги Галины -- Вишневской: «Летом 1972 года в Рязани состоялся второй суд, и снова не развели — «нет повода для развода». Ребенку уже полтора года, и второй вот-вот родится, а все нет повода для развода. Саня приехал ужасно расстроенный, издерганный, тут же сел писать заявление в Верховный суд на пересмотр дела...»
-- Естественно, Солженицын переживал. У Натальи Дмитриевны Светловой, фактически его второй жены, трудно проходила беременность. И надо было продолжать бороться — забрасывать инстанции жалобами, заявлениями, а главное, стучаться во все двери. Для составления необходимых бумаг я стала ездить в Жуковку, где на даче Ростроповича жили Солженицыны. Часто возила меня туда на машине Екатерина Фердинандовна Светлова, мать Наташи. Около дачи всегда стояла черная «Волга» с антеннами, и «товарищи» несли круглосуточную вахту. Александр Исаевич однажды очень остроумно сказал: «Татьяна Георгиевна, я буду писать и в их присутствии, надеюсь, что буду, но если у меня появится машина, то обязательно с нумерацией 58— 10 КГБ». Он имел в виду две печально знаменитые статьи: 58-ю — контрреволюционную, и 10-ю —агитация против Советской власти.
Положительное решение суда было принято в июле 1972 года, но его быстро опротестовали и в кассационной инстанции по жалобе Решетовской немедленно отменили. Да что и говорить, если ей активно помогал КГБ! То у них председатель суда якобы болен, то... сгорел загс и нельзя произвести развод, нельзя назначить дело к слушанию, ибо опять кто- то не явился Это длилось весьма долго. Посоветовавшись с Александром Исаевичем, мы решили попасть на прием к председателю Верховного суда РСФСР Смирнову. Признаться, я думала, что он нас не примет, но, к моему удивлению, двери кабинета тотчас раскрылись. Полтора часа они беседовали. Солженицын очень точно оценил эту встречу: «Эта была встреча с проекцией на историю». Мы, конечно, воспользовались визитом, передали Смирнову нашу жалобу. Да толку что! Жалоба оставалась без ответа. Это вынудило меня написать тогда заявление исполняющему обязанности председателя Верховного суда Орлову. Тридцатого ноября — личный ответ Орлова. На целой странице мне объяснили, как прав Рязанский областной суд, что не было у кассационной инстанции оснований производить развод. Тут были и такие перлы, как «былая большая взаимная привязанность Солженицына и Решетовской», «недостаточная выясненностъ причин разрыва семейных отношений», и ни слова о том, что Александр Исаевич имеет вторую семью. По существу это было продолжением преследований. Солженицын был безупречен в отношении Решетовской, писал мне, чтобы я охранила ее. Он ничего не делил, все оставалось вместе с полученной им в Рязани большой комфортабельной квартирой в личном распоряжении Натальи Алексеевны. Наконец, еще немало его помучив, она дала согласие. Минуя суд, их развели через загс.
Остальное всему миру известно до мельчайших подробностей —1974 год, февраль. Двенадцатого к нему на квартиру явилась целая команда из генеральной прокуратуры во главе со следователем по особо важным делам Зверевым. Александр Исаевич обул сапоги, надел ватник, хранимый им еще «с тех пор», взял уже приготовленные сухари, попрощался. Наташа, выйдя на лестницу, его перекрестила. Ее хамски одернули: довольно, мол, паясничать...
Двадцать девятого марта в доме, где жил Александр Исаевич, встретились наиболее близкие семье люди. Наталья Дмитриевна с детьми и Екатерина Фердинандовна уезжали в Цюрих, где на некоторое время тогда обосновался Солженицын. Тут были Андрей Дмитриевич Сахаров с Еленой Георгиевной, Леонид Пастернак, Гинзбург с женой, Литвинова с одной из своих дочерей и я, теперь уже в качестве близкого человека. Мы просидели полночи на кухне. Пели старинные песни. У Андрея Дмитриевича было очень печальное и сосредоточенное лицо. Господи, предполагала ли я, мы все, что ждет его ссылка, клевета, все виды лишений и что преждевременно потеряем его!..
***
Полный текст интервью с Татьяной Кузнецовой будет опубликован в одиннадцатом номере журнала «Родина».
Мегаполис-Экспресс, 1 ноября 1990 г.
ОНА ЗАЩИЩАЛА СОЛЖЕНИЦЫНА
Даже в самые смутные времена не все, как говорится, «помалкивали в тряпочку», отводили глаза или стыдливо зажимали уши при одном слове «диссидент». Были и такие, что не могли против разума и совести. Корреспондент «М-Э» Дмитрий БАРСКИЙ беседует с московским адвокатом Татьяной КУЗНЕЦОВОЙ.
-- По-моему, я самый «кровавый» адвокат в Москве... Поскольку занимаюсь преступлениями против личности, и в первую очередь делами об убийствах. В российском законодательстве по одиннадцати статьям суд вправе применять высшую меру наказания. Я с полной уверенностью могу сказать, что применение смертной казни в нашей стране до последнего времени далеко превышало всю вместе взятую европейскую статистику...
-- «Кровавый адвокат»... И именно к вам за помощью обратился Александр Исаевич?
-- А перед этим я защищала Тарсиса. Валерий Яковлевич – писатель. Тарсис, как в те времена практиковалось, был признан душевнобольным, определен в лечебницу на неопределенное время, вылившееся в 3 года. (Только после вмешательства международной психиатрической комиссии он был признан здоровым, выпущен на свободу. С ним поступили традиционно: в течение 24 часов этот «сумасшедший» был выброшен из страны. Вдогонку, на следующий же день, было объявлено о лишении его гражданства «за проступки, порочащие гражданина СССР».
-- А в чем выразилось ваше участие?
-- Я по доверенности дочери занималась всеми гражданскими делами Валерия Яковлевича. Это была середина шестидесятых годов. Позже мне довелось принимать участие в организации защиты Даниэля и Синявского. Была знакома с Ларисой Богораз, Майей Синявской. Знала Ирину Павловну Уварову, после возвращения Даниэля «оттуда» ставшую его женой.
Может быть, банально говорить о примере в жизни. Но у меня он был. Вернее, она — Софья Васильевна Каллистратова. Одна из жертв тридцать седьмого года, адвокат, который бесстрашно защищал генерала Григоренко, как известно, тоже признанного сумасшедшим. Помню день летом семьдесят второго года. Звонит телефон. «Слушаю», — произнесла, узнав ее. «Есть в Москве одно дело, которое вообще-то должна вести я. Но не могу, занята месяца четыре в трибунале Московского военного округа. Им нужно заняться завтра же. Это дело Александра Исаевича Солженицына...»
Боже, подумала я, Солженицын! В ту же минуту вспомнила, что мой муж, в 18 лет осужденный по статье пятьдесят восьмой, строил Беломорско-Балтийский канал. Вернулся оттуда с туберкулезом легких и другими болезнями. Подумала, что живем мы в смутное время, когда нет никаких гарантий безопасности и стабильности. Словом, я попросила у Софьи Васильевны полтора часа на размышление. Я рассчитала: до института, в котором преподавал муж, полчаса, на разговор с Николаем — еще полчаса и тридцать минут, чтобы успеть вернуться домой. Софья Васильевна сказала, что будет занята в судебном заседании, по всей вероятности, позвонит сам Александр Исаевич...
Не скрою, я тогда привела мужа в волнение. Он нервно закурил: «Ты понимаешь, что я не могу возражать. Прошу тебя об одном — будь осторожной и помни, что у нас есть дети». Я поблагодарила. Вернулась. И через несколько минут зазвонил телефон.
Был очень жаркий день. Телефонный аппарат стоял на подоконнике настежь открытого окна. Нервно сняла трубку, боясь, что звонка больше не будет. Незнакомый мужской голос: «Татьяна Георгиевна, здравствуйте. Александр Исаевич Солженицын. Мне известно, что я должен позвонить в это время». — «Александр Исаевич, нам нужно увидеться. Где вы находитесь?» — «Я? — легкая растерянность. — В районе Пушкинской площади». — «Я тоже».
Молчание... Внимание КГБ к Солженицыну тогда было более чем пристальное — двадцать четыре часа в сутки. И, видимо, Александру Исаевичу показалось странным, что мы рядом, а я только что куда-то исчезала. Я машинально посмотрела на улицу. А сама спрашиваю, звонит ли он из квартиры. «Нет, из автомата», — отвечает. Гляжу в окно. На противоположной стороне узкого Козицкого переулка будка телефона-автомата. Там мужчина в белой ' рубашке с короткими рукавами... Он стоял спиной к переулку, склонив голову к аппарату. У меня мелькнула мысль, что человек принял такую позу потому, что не хочет быть видимым для прохожих Не Солженицын ли это? Спрашиваю: «Вы звоните из Козицкого переулка?» Снова молчание, некоторая, чувствую, нерешительность. Затем он подтвердил, а я уточнила: «Вы в белой рубашке?» Пауза... Уверена, что в эту минуту Александр Исаевич воспринимал меня как продолжение систематических, упорных преследований. «Повернитесь, пожалуйста. И взгляните в открытое окно на третьем этаже. У меня в руках красная телефонная трубка». Александр Исаевич повернулся, и мы обменялись первыми улыбками. Это были замечательные улыбки — абсолютного доверия Представляете, в Москве таким образом встретиться... Через минуту я открыла ему дверь квартиры. «Невероятные вещи в жизни случаются, не правда ли?» — сказала я. Он рассмеялся вынул записную книжку и сказал, что он эту встречу обязательно опишет.
Александр Исаевич просил меня защитить его гражданские права. Сказал, что положение его чрезвычайно трудное, что он, по его выражению, заверчен. Наконец, у него сложная бракоразводная ситуация, так как «третьим лицом» выступает КГБ. Нелепая судебная система, которой мы сейчас нашли достаточные обозначения, тогда вообще пренебрегала мнением защиты. Применительно же к делу Солженицына, сами понимаете, защита просто была лишена самостоятельности.
-- Сначала, естественно, вы заключили с Александром Исаевичем договор?
-- Мы сделали все, что требовалось адвокатскими нормами. На следующий же день я выехала в Рязань. Вот она, эта командировка, а это билеты. Храню, и это будет самым ценным из всего того, что я могу завещать детям... Надо сказать, в обычном деле все достигается путем письменного обращения, здесь же приходилось буквально биться, пытаясь хоть что-нибудь выяснить дополнительно, сдвинуть с мертвой точки!
-- Следует напомнить читателям одно место из автобиографической книги Галины -- Вишневской: «Летом 1972 года в Рязани состоялся второй суд, и снова не развели — «нет повода для развода». Ребенку уже полтора года, и второй вот-вот родится, а все нет повода для развода. Саня приехал ужасно расстроенный, издерганный, тут же сел писать заявление в Верховный суд на пересмотр дела...»
-- Естественно, Солженицын переживал. У Натальи Дмитриевны Светловой, фактически его второй жены, трудно проходила беременность. И надо было продолжать бороться — забрасывать инстанции жалобами, заявлениями, а главное, стучаться во все двери. Для составления необходимых бумаг я стала ездить в Жуковку, где на даче Ростроповича жили Солженицыны. Часто возила меня туда на машине Екатерина Фердинандовна Светлова, мать Наташи. Около дачи всегда стояла черная «Волга» с антеннами, и «товарищи» несли круглосуточную вахту. Александр Исаевич однажды очень остроумно сказал: «Татьяна Георгиевна, я буду писать и в их присутствии, надеюсь, что буду, но если у меня появится машина, то обязательно с нумерацией 58— 10 КГБ». Он имел в виду две печально знаменитые статьи: 58-ю — контрреволюционную, и 10-ю —агитация против Советской власти.
Положительное решение суда было принято в июле 1972 года, но его быстро опротестовали и в кассационной инстанции по жалобе Решетовской немедленно отменили. Да что и говорить, если ей активно помогал КГБ! То у них председатель суда якобы болен, то... сгорел загс и нельзя произвести развод, нельзя назначить дело к слушанию, ибо опять кто- то не явился Это длилось весьма долго. Посоветовавшись с Александром Исаевичем, мы решили попасть на прием к председателю Верховного суда РСФСР Смирнову. Признаться, я думала, что он нас не примет, но, к моему удивлению, двери кабинета тотчас раскрылись. Полтора часа они беседовали. Солженицын очень точно оценил эту встречу: «Эта была встреча с проекцией на историю». Мы, конечно, воспользовались визитом, передали Смирнову нашу жалобу. Да толку что! Жалоба оставалась без ответа. Это вынудило меня написать тогда заявление исполняющему обязанности председателя Верховного суда Орлову. Тридцатого ноября — личный ответ Орлова. На целой странице мне объяснили, как прав Рязанский областной суд, что не было у кассационной инстанции оснований производить развод. Тут были и такие перлы, как «былая большая взаимная привязанность Солженицына и Решетовской», «недостаточная выясненностъ причин разрыва семейных отношений», и ни слова о том, что Александр Исаевич имеет вторую семью. По существу это было продолжением преследований. Солженицын был безупречен в отношении Решетовской, писал мне, чтобы я охранила ее. Он ничего не делил, все оставалось вместе с полученной им в Рязани большой комфортабельной квартирой в личном распоряжении Натальи Алексеевны. Наконец, еще немало его помучив, она дала согласие. Минуя суд, их развели через загс.
Остальное всему миру известно до мельчайших подробностей —1974 год, февраль. Двенадцатого к нему на квартиру явилась целая команда из генеральной прокуратуры во главе со следователем по особо важным делам Зверевым. Александр Исаевич обул сапоги, надел ватник, хранимый им еще «с тех пор», взял уже приготовленные сухари, попрощался. Наташа, выйдя на лестницу, его перекрестила. Ее хамски одернули: довольно, мол, паясничать...
Двадцать девятого марта в доме, где жил Александр Исаевич, встретились наиболее близкие семье люди. Наталья Дмитриевна с детьми и Екатерина Фердинандовна уезжали в Цюрих, где на некоторое время тогда обосновался Солженицын. Тут были Андрей Дмитриевич Сахаров с Еленой Георгиевной, Леонид Пастернак, Гинзбург с женой, Литвинова с одной из своих дочерей и я, теперь уже в качестве близкого человека. Мы просидели полночи на кухне. Пели старинные песни. У Андрея Дмитриевича было очень печальное и сосредоточенное лицо. Господи, предполагала ли я, мы все, что ждет его ссылка, клевета, все виды лишений и что преждевременно потеряем его!..
***
Полный текст интервью с Татьяной Кузнецовой будет опубликован в одиннадцатом номере журнала «Родина».
