Режиссер программ Василий Шатров.
КРАНДИЕВСКАЯ-ТОЛСТАЯ Наталья Васильевна (1888-1963)
Н.В. Крандиевская-Толстая Русская советская поэтесса Н.В. Крандиевская-Толстая родилась 21 января (2 февраля) 1888 года в Санкт-Петербурге (по другим данным - в Москве). Она родилась в литературной семье. Ее мать - Анастасия Романовна Тархова - была известной в начале ХХ века писательницей, близкой к чеховскому направлению. Горький, друживший с этой семьей, писал в 1900 году Чехову: "Видел писательницу Крандиевскую - хороша. Скромная, о себе много не думает, видимо хорошая мать, дети - славные, держится просто. Вас любит до безумия и хорошо понимает". Отец Натальи - Василий Афанасьевич Крандиевский - был издателем и журналистом. Вместе с графом А.Н. Толстым он издавал публицистический альманах "Бюллетени литературы и жизни" (с начала 1910-х годов и до момента закрытия в 1918-м).
У Крандиевских было трое детей. Старший - Всеволод (Сева), всесторонне одаренный юноша, умер в 1907 году от менингита. Он прожил всего 21 год. Младшая сестра, Надежда (Дюна, как ее называли в семье), стала впоследствии известным скульптором. Наташа (Туся) была вторым ребенком в семье, где всегда царила литературная атмосфера. Неудивительно, что маленькая Наташа хорошо знала литературу и начала писать стихи очень рано - уже в семь лет, а в четырнадцать - появились ее первые публикации. Написанную в последние годы жизни автобиографию Н.В. Крандиевская-Толстая начала с самого главного: "Я росла в кругу литературных интересов…"
Детство Натальи прошло в Москве. С конца 1890-х Крандиевские жили в Гранатовом переулке, в доме Сергея Аполлоновича Скирмунта, издателя и владельца книжного магазина. В период первой русской революции С.А. Скирмунт субсидировал первую в Москве большевистскую газету "Борьба", которая просуществовала лишь несколько дней. Он был близким другом Горького, разделял его политические убеждения, давал деньги на нужды революции. После революции 1905-1907 годов был вынужден эмигрировать в Париж.
В доме Скирмунта Крандиевские были окружены художниками, писателями, артистами, политиками и просто обывателями. Здесь устраивались литературные вечера. Была "мода на Горького" и когда он устраивал публичные слушания, съезжалась многочисленная разномастная публика. На всю жизнь Наташа сохранила яркие впечатления о Горьком. Он был свидетелем ее первых художественных опытов. Стихи юной Натальи Крандиевской высоко ценил и такой строгий критик как Иван Бунин. Вот что он писал по этому поводу: "Она пришла ко мне однажды в морозные сумерки, вся в инее - иней опушил всю ее беличью шапочку, беличий воротник шубки, ресницы, уголки губ - я просто поражен был ее юной прелестью, ее девичьей красотой и восхищен талантливостью ее стихов..." В дальнейшем именно И.А. Бунин стал литературным учителем Крандиевской. Отчасти этот выбор был предопределен другом их семьи Максимом Горьким, подарившим девочке бунинскую книжечку "Листопад" с надписью: "Вот как писать надо!"
Крандиевская тоже оставила воспоминания о своей первой встрече с Буниным: "Дрожа, я вынула тетрадь и принялась читать подряд, без остановки, о соловьях, о лилиях, о луне, о тоске, о любви, о чайках, о фиордах, о шхерах и камышах. Наконец Бунин меня остановил. - Почему вы пишете про чаек? Вы их видели когда-нибудь вблизи? - спросил он. - Прожорливая, неуклюжая птица с коротким туловищем. Пахнет от нее рыбой. А вы пишете: одинокая, грустная чайка. Да еще с собой сравниваете… Нехорошо. Комнатное вранье…"
Бунин постарался привить своей ученице правило отвечать за каждое написанное слово, а требовательности к себе Наталье в силу своего характера было не занимать. Начав рано печататься в московских журналах, несмотря на похвалы в свой адрес даже таких признанных поэтов как К.Бальмонт, который был очарован красотой и талантом юной поэтессы, она не спешила издавать книгу. Будучи очень требовательной к себе, первую поэтическую книжку она выпустит лишь в 1913 году, в двадцать пять лет. Год спустя после дебютного сборника "Вечер" Анны Ахматовой и три - после "Вечернего альбома" Марины Цветаевой. Первая была младше Крандиевской на год, вторая - на четыре. Книжка с незатейливым названием "Стихотворения" (обложку оформил Михаил Добужинский) была посвящена памяти старшего брата Севы, скоропостижно умершего накануне собственной свадьбы. Поэтический цех принял ее дебют не громогласно, но вполне благосклонно, хорошую рецензию написал Валерий Брюсов. Софья Парнок в своей рецензии писала: "... в тютчевской сгущенности слова, происходящей от насыщенности содержанием, есть волнующая музыка". Другой критик отмечал свежесть и оригинальность рифм, богатство ритма и "удивительное искусство выражать тончайшие сложнейшие настроения при большой глубине мысли". Поэзию Крандиевской, полную философских раздумий, с четкой формой классического стиха, высоко оценил А.Блок.
Выход первого сборника стихов был, безусловно, значительным событием в жизни молодой поэтессы, а его высокая оценка критикой позволяла надеяться на то, что творчество Натальи Крандиевской займет свое достойное место в русской поэзии. Однако в скором времени она встретила человека, который буквально перевернул всю ее жизнь. Этим человеком был граф Алексей Николаевич Толстой. Она уже встречала его раньше, в 1906 году в редакции одного из журналов он читал свои стихи, которые Крандиевской не понравились. "С такой фамилией можно и лучше", - отметила она тогда. Но, видно, судьбе было угодно свести их снова, и на этот раз надолго.
В художественной студии Льва Бакста и Мстислава Добужинского, где Крандиевская обучалась живописи, ее соседкой по мольберту была Софья Дымшиц - вторая жена Толстого. Отношения между супругами были близки к разрыву, однако он частенько заглядывал в студию, где и обратил внимание на Наталью Крандиевскую. Ей в ту пору было 26 лет, она была женой преуспевающего петербургского адвоката Федора Акимовича Волькенштейна. Родители выдали ее замуж без всякой романической истории, которая напрашивалась под стать ее облику, сразу после окончания гимназии, и она уже воспитывала четырехлетнего сына Федора. На одном из обедов в 1913 году Толстой и Крандиевская заговорили о жизни и смерти, с ней он всегда говорил о возвышенном и даже признался однажды ей наедине: "Я вас побаиваюсь. Чувствую себя пошляком в вашем присутствии..." Это на нее подействовало - не всякий мужчина найдет смелость назвать себя пошляком. Он подарил ей свою книгу "За синими реками", которую надписал:
"Не робость, нет, но произнесть
Иное не покорны губы,
Когда такая нежность есть,
Что слово - только символ грубый".
Можно предположить, что в первом замужестве Наталья Крандиевская не была счастлива. Ее супруг, человек практичный и заземленный, предпочитал, чтобы жена больше времени уделяла их сыну, а не пропадала в литературных салонах. Она же тосковала по большой любви, на нее обращали внимание А.Блок и Ф.Сологуб, а Бальмонту она и вовсе вскружила тогда голову.
Итак, первая встреча Крандиевской с Толстым не сулила никакого продолжения: фразу, произнесенную Натальей Васильевной в его адрес, тотчас передали Алексею Николаевичу. И хотя он себя крупным поэтом не считал, тем не менее обиделся. К тому времени Толстой был известным прозаиком и драматургом, его книжку "Сорочьи сказки" критика называла "прелестной", а цикл рассказов и повестей "Заволжье", романы "Чудаки" и "Хромой барин", пьеса "Насильники" заставляли говорить о нем как о признанном мастере.
Спустя несколько лет они встретились в художественном классе, где занималась Крандиевская, и молодые литераторы стали часто видеться по-приятельски, увлекаясь друг другом все сильнее. Они стали встречаться чаще, их отношения приобрели серьезный характер. Но в 1914 году началась война, и они расстались. На волне всеобщего патриотизма он уехал на фронт корреспондентом от "Русских ведомостей", Наталья Васильевна устроилась работать сестрой милосердия в лазарет. С фронта он пишет ей нежные письма. Эта переписка была больше чем доверительной - расставшийся с Соней Толстой даже спрашивал у Крандиевской совета, стоит ли ему жениться на 17-летней балерине Маргарите Кандауровой, в которую он страстно влюбился летом 1915 года. С Натальей он делится своими переживаниями: "Маргарита - это не человек. Цветок. Лунное наваждение. А ведь я-то - живой. И как все это уложить в форму брака, мне до сих пор не ясно". Однако, получив от капризной девицы отказ, он сделал предложение замужней женщине, Наталье Крандиевской: "В одну из наших встреч вы как-то сказали, что для женщины любить - это, прежде всего, оберегать, охранять. Это вы правильно сказали". Таким образом, Алексей Толстой подошел к вопросу женитьбы весьма практично. Наталья Васильевна приняла его предложение, согласилась, поломав свою вполне благоустроенную жизнь без всякого сожаления. Она, видимо, впервые полюбила не книжной любовью, а настоящей, то есть необъяснимой. Они поженились. Все говорили, что с женой графу повезло: умна, талантлива, красива, любит мужа без памяти. Сам Толстой признавался: "Война и женитьба на Наталье Васильевне были рубежом моей жизни и творчества. Моя жена дала мне знание русской женщины".
Бракоразводные процедуры изрядно попортили крови обоим, но в конце концов все худо-бедно устроилось. После недолгой эйфории февраля 1917 года, покончившего с самодержавием, когда либеральные умы считали, что надо остановиться и подумать, как теперь обустроить Россию, грянул "великий Октябрь", и страна покатилась к гражданской войне. В 1917 году у Толстого и Крандиевской родился их первый общий сын Никита (будущий отец писательницы Татьяны Толстой). В те дни Бунин начинает писать страшные "Окаянные дни", а Брюсов на чердаке своего дома отчаянно практикуется в стрельбе из револьвера. Толстой и Крандиевская тоже в Москве - с тревогой вглядываются в грядущую катастрофу.
Н.Крандиевская и А.Толстой. 1935 Позже Наталья Васильевна будет вспоминать: "Москва. 1918 год. Морозная лунная ночь. Ни извозчиков, ни трамваев, ни освещения в городе нет. Если бы не луна, трудно было бы пробираться во тьме, по кривым переулкам, где ориентиром служат одни лишь костры на перекрестках, возле которых постовые проверяют документы. У одного из таких костров (где-то возле Лубянки) особенно многолюдно. Высокий человек в распахнутой шубе стоит у огня и, жестикулируя, декламирует стихи. Завидя нас, он кричит:
- Пролетарии, сюда! Пожалуйте греться!
Мы узнаем Маяковского.
- А, граф! - приветствует он Толстого величественным жестом хозяина. - Прошу к пролетарскому костру, ваше сиятельство! Будьте как дома.
…Маяковский протягивает руку в сторону Толстого, минуту молчит, затем торжественно произносит: "Я слабость к титулам питаю, И этот граф мне по нутру, Но всех сиятельств уступаю Его сиятельству - костру!.."
Алексей Толстой к тому времени обладал достаточно весомым литературным именем, чтобы прокормиться писательским трудом (он готовил 10-й том собрания сочинений), однако пришли суровые времена и книги стали нужны лишь для растопки печек-"буржуек". "Их сиятельствам" в Москве стало неуютно: не только голодно (большевистские пайки им не полагались), но и смертельно опасно (победившему пролетариату они враждебны как класс). После известия о расстреле царской семьи антрепренер А.Н. Толстого Леонидов, проявив чудеса изобретательности, спешно организовал писателю гастрольное турне по Украине. И летом 1918 года Толстой и Крандиевская, забрав детей, едут через Курск и Белгород в Харьков, потом в Одессу.
Пасынок Толстого, 10-летний Федя Волькенштейн (будущий известный физик, член-корреспондент РАН) поражался тому, как чествовали его отчима по пути их следования: "Городские власти встречали и провожали нас с почетом. Сам комиссар города Курска, белобрысый, кудлатый парень, гарцевал на белой лошади то справа, то слева от нас, то отставая, то опережая". На самом деле все оказалось не так парадно: в дороге были и сложности с документами при пересечении границы Советской России и Украины, и многочасовые допросы, учиняемые украинскими чиновниками, но в итоге добрались они благополучно. В Харькове Толстой дал интервью местной газете "Южный край" - осторожное, в его характере: "Я верю в Россию. И верю в революцию. Россия через несколько десятилетий будет самой передовой в мире страной. Революция очистила воздух, как гроза. Большевики в конечном счете дали сильный сдвиг для русской жизни. Будет новая, сильная, красивая жизнь. Я верю в то, что Россия подымется". Поездка проходила успешно - "вечера интимного чтения" везде собирали большие аудитории, на встречи с известным писателем стремилась платежеспособная публика. Так что в Одессе семья Толстого материальных проблем не знала.
В Одессе они жили, как все вынужденные переселенцы, верой в то, что с большевиками вскоре будет покончено, уповая то на Деникина, то на Врангеля, то на Колчака. Кстати, Наталья Васильевна знала всех троих полководцев Белого движения и была о них высокого мнения. Одесский период их жизни для Крандиевской знаменателен важным событием - в издательстве "Омфалос" она выпустила поэтический сборник "Стихотворения Натальи Крандиевской. Книга вторая". Но никому уже не до стихов - под натиском красных белые части стремительно покидали свой последний оплот. Волна беженцев увлекла за собой и семью Толстых-Крандиевских - на французские берега.
Время, прожитое в Париже, оказалось не самым удачным: Толстой много и вдохновенно пишет, но вот напечатать ему почти ничего не удается. Денег постоянно не хватает. Поскольку жить им было практически не на что, Наталья Васильевна за 3 месяца выучивается на портниху и начинает обшивать сначала знакомых русских эмигранток, у которых еще водились деньги, а потом и привередливых француженок. Таким образом, семья перестала бедствовать, однако наладить полноценную жизнь все равно не удавалось - для этого необходимо было заигрывать с русской колонией, но характеры Толстого и Крандиевской для этих игр были не очень приспособлены. В Париже Толстой пишет роман "Сестры" - первую книгу своей трилогии "Хождение по мукам". Позднее он признавался, что "Катя - это все Наталья Васильевна". Сцену признания супругу в неверности и окончательного разрыва семейных отношений Алексей Толстой в романе "Сестры" почти с фотографической точностью "списал с натуры" - так, тяжело и нервно, уходила к нему от своего мужа Наталья Крандиевская. И действительно кто, как не она: утонченная, женственная, красивая, беззаветно любящая, безропотно переносящая беды и невзгоды, способная в любой ситуации сохранить достоинство. Когда отношения "графа-писателя" с эмиграцией вконец испортились, а зарабатывать на жизнь шитьем Крандиевской окончательно опостылело, они перебрались в Германию.
В 1921 году Толстой с семьей переехал в Берлин, где в то время существовало не менее тридцати русских издательств, в которых он надеялся опубликовать свои произведения. Ожидания Толстого оправдались, ему удалось кое-что напечатать. Жизнь в Берлине оказалась куда полнокровнее - 100-тысячная русская колония чувствовала себя здесь вполне вольготно. Здесь оказались Шкловский, Эренбург, Ходасевич с Берберовой, Белый, Ремизов, Цветаева, некоторое время жил Горький. Приезжал с концертами Маяковский, эпатировали местную публику Есенин с Дункан (об этой паре Крандиевская оставила яркие воспоминания). В родной языковой среде, в дружеском окружении Толстому и Крандиевской жилось и писалось достаточно вольно: Алексей Николаевич работал сразу над несколькими большими вещами, Наталья Васильевна готовила новый сборник стихов. Но жить только литературными интересами и тут не получалось: эмиграция начала стремительно размежевываться. Одни были настроены ехать дальше в Европу или идти в официанты и таксисты - только бы не иметь дел с Советами, другие обдумывали пути возвращения домой. Что касается Толстого, то он, похоже, перебирался в Германию, уже решив для себя, что его место в России, и потому начал сотрудничать с просоветской берлинской газетой "Накануне", вступил в переписку с писателями, которые смогли найти себе место в СССР. Впрочем, стоило Толстому опубликовать в "Накануне" адресованное ему частное письмо Чуковского, воспринятое как донос (в нем упоминались писатели, живущие в СССР и "поругивающие Советскую власть"), он тут же получил в "Голосе России" жесткую отповедь от Цветаевой: "Алексей Николаевич, есть над личными дружбами, частными письмами, литературными тщеславиями - круговая порука ремесла, круговая порука человечности…"
В Берлине у них родился второй сын - Дмитрий. Дмитрий Алексеевич Толстой (сын Толстого и Крандиевской, петербургский композитор) вспоминал: "Мама рассказывала, что стало последней каплей в их решении вернуться. Мой брат Никита, которому было года четыре, как-то с французским акцентом спросил: "Мама, а что такое сугроооб?". Отец вдруг осекся, а потом сказал: "Ты только посмотри. Он никогда не будет знать, что такое сугроб". Летом 1923 года пароход "Шлезиен" доставил в Советскую Россию Толстого с тремя сыновьями (младшему Мите было тогда 7 месяцев). Эмиграция была недолгой, так как "третий Толстой" (по определению Бунина) предпочел вернуться в СССР, стать любимцем "вождя народов", чем сносить тяготы эмиграции.
В багаже Крандиевской - изданная за свой счет в 1922 году в берлинском издательстве "Геликон" третья и последняя ее прижизненная книжка стихов с названием "От Лукавого". Толстой же из эмиграции привез романы "Аэлита" и "Сестры", повести "Ибикус" и "Детство Никиты", которые сразу же были изданы и принесли автору всесоюзную славу. Он, по собственному определению, сильный, вполне готовый "взять жизнь за горло мертвой хваткой". А вот Крандиевская - слабая, ее удел - уход в монументальную тень мужа, поэтическая немота. Толстой очень быстро доказал, что умеет делать деньги из воздуха: вместе с пушкинистом Щеголевым спешно сочинил бойкую пьесу "Заговор императрицы" (творчески переработав дневник Вырубовой, приближенной последней императрицы, в "идеологически правильную" вещь). На нее сразу клюнуло множество театров, и она принесла ему больше денег, чем собственная проза. Такие поступки, естественно, раздражали многих. Например, между ним и драматургом Вишневским, служившим революции не только пером, но и маузером, почти до рукопашных схваток доходило.
Толстому было суждено оказаться в придворных писателях. Сталину был нужен хотя бы один советский граф. Он много пишет: рассказы, повести, романы, пьесы. Все, написанное им, издают. Он получает солидные гонорары. Он сумел "перестроиться" очень быстро. В отличие от его жены, которая долгих четырнадцать лет ничего не писала, целиком уйдя в творческие замыслы своего мужа.
Крандиевская помогала мужу, как могла, вела переписку с издателями, вычитывала корректуры, переписывала новые рассказы Толстого. Он непрерывно работал, точно чувствовал и время, и конъюнктуру "рынка". И в любом жанре ощущал себя как рыба в воде - и фантастический роман "Гиперболоид инженера Гарина", и историческая эпопея "Петр Первый", и детская сказка "Золотой ключик" написаны ярко и талантливо. Она жила интересами мужа, а писала стихи, только когда Толстому понадобилась песенка для Пьеро в "Золотом ключике". Лишь в 1934 году ею было написано в стихах либретто оперы "Декабристы". И чем отвечает муж на это самоотречение жены? В это время Толстой явно дал ей понять, что охладел к ней: "У меня осталась одна работа. У меня нет личной жизни". Он и раньше увлекался другими женщинами, но на этот раз она поняла, что окончательно потеряла его: "Дальнейшие события развивались с быстротой фильма. Нанятая мной для секретарства Людмила через две недели окончательно утвердилась в сердце Толстого и в моей спальне..." Наталья Васильевна не устраивала сцен с упреками и слезами. Она даже пыталась объяснить, почти оправдать предательство мужа: "Таков свирепый закон любви. Он гласит: если ты стар - ты не прав и ты побежден. Если ты молод - ты прав и ты побеждаешь". Крандиевская, привыкшая только в себе самой искать причину всех несчастий, изводилась вопросами, на которые не было ответа: "Я спрашивала себя: неужели все рухнуло, все строилось на песке? Я спрашивала в тоске: скажи, куда же все девалось? Он отвечал устало и цинично: почем я знаю?" "Он пил меня до тех пор, пока не почувствовал дно, - записала Наталья Васильевна. - Все казалось праздником: я участвовала в его жизни…" И вдруг все это кончилось.
Прожив с Крандиевской более 20 лет (1914-1935), 52-летний Толстой, в октябре 1935 года женился на 29-летней секретарше Людмиле Баршевой, и заявил, что он впервые в жизни полюбил человека. Он уехал в Москву, оставив свою 47-летнюю "Тусю" с сыновьями в Ленинграде. У Толстого началась другая жизнь - без столь ненавистной ему "крандиевщины" - с кремлевскими пайками, Барвихой, званием академика, депутатством в Верховном Совете (начиная с печально знаменитого 1937-го), орденами и двумя Сталинскими премиями (третьей, за незаконченного "Петра Первого", Толстого отметят посмертно). Уход Толстого из семьи многих шокировал, но не удивил, все знали его как человека практичного, неустанно заботящегося о своем личном благополучии. Долгими одинокими ночами Крандиевская размышляла о потерянной молодости, о таланте принесенном в жертву человеку, не способному оценить ее.
"Нет! Это было преступленьем
Так целым миром пренебречь
Для одного тебя, чтоб тенью
У ног твоих покорно лечь..."
Удар, нанесенный ей Толстым, Крандиевская выдержала с трудом. Как выжила? Просто снова начала писать - и стихи, и прозу. Снова начала печататься - в журналах "Звезда" и "Ленинград" вышли ее воспоминания о Горьком и Бунине, несколько небольших стихотворных подборок. В 1935-1940 годах она написала цикл стихов "Разлука" - безответный разговор с оставившим ее любимым человеком: "С кем ты коротаешь в тихом разговоре За вечерней трубкой медленный досуг?.." Наталья мучительно переживала потерю любимого человека, ибо, несмотря ни на что, продолжала его любить. Но она не имела права пасть духом, у нее были дети, которых нужно было воспитывать, окружить вниманием и заботой, чтобы они не чувствовали себя брошенными. Она нашла в себе силы пережить это горе, вновь зазвучали ее правдивые мелодичные стихи:
…Глаза, распахнутые болью,
Глядят на мир, как в первый раз,
Дивясь простору и раздолью
И свету, греющему нас.
А мир цветет, как первозданный,
В скрещенье радуги и бурь,
И льет потоками на раны
И свет, и воздух, и лазурь.
В конце 1930-х годов такие стихи, конечно же, никто не печатал, да она и не стремилась их публиковать. Она писала "дневник своего сердца". Вот одна из дневниковых записей того периода: "Ночью думала: если поэты - люди с катастрофическими судьбами, то по образу и подобию этой неблагополучной породы людей не зарождена ли я? По-житейски это называется: "все не как у людей". Я никогда не знала, хорошо ли это, или плохо, если все не как у людей? Но внутренние законы, по которым я жила и поступала, всегда утрудняли, а не облегчали мой путь. Ну что же! Не грех и потрудиться на этой земле".
В годы Великой Отечественной войны, несмотря на многочисленные предложения уехать Наталья Васильевна осталась в осажденном Ленинграде. Она выжила, получая как все пайковые 125 граммов хлеба, хороня близких ей людей, и писала, писала стихи обо всем, что происходило в годы блокады, о людях, способных выжить, когда по всем физическим законам человек должен умереть, о том, что дает ему силы выжить.
На салазках, кокон пряменький
Спеленав, везет
Мать заплаканная, в валенках,
А метель метет.
Старушонка лезет в очередь,
Охает, крестясь:
"У моей, вот тоже, дочери
Схоронен вчерась.
Бог прибрал, и, слава Господу,
Легче им и нам.
Я сама-то скоро с ног спаду
С этих со ста грамм".
Труден путь, далек до кладбища,
Как с могилой быть?
Довезти сама смогла б еще, -
Сможет ли зарыть?
А не сможет - сложат в братскую,
Сложат, как дрова,
В трудовую, ленинградскую,
Закопав едва.
И спешат по снегу валенки, -
Стало уж темнеть.
Схоронить трудней, мой маленький,
Легче умереть.
Эти стихи, датированные 1941-1943 годами, будь они тогда же опубликованы, вернули бы их автора на очень высокую поэтическую орбиту… И нельзя сказать, что Крандиевскую забыли - едва кольцо ленинградской блокады было прорвано и связь со столицей восстановилась, в московском клубе писателей 12 ноября 1943 года прошел ее творческий вечер (авторитетные писатели Маршак и Федин прислали Наталье Васильевне вызов). Оставалась самая малость - издать книгу, в которую вошли бы и ранние, и написанные в последние годы, самые страшные месяцы, стихи. И Крандиевская составила такой сборник, и название ему дала - "Дорога", и издательство "Советский писатель" даже договор с автором заключило, но…
23 февраля 1945 года умер Толстой. За этим ударом через год последовал другой, не менее страшный: после доклада Жданова о Зощенко и Ахматовой и партийных постановлений о журналах "Звезда" и "Ленинград" издательство пересмотрело свои "идеологически неправильные" планы и книга Крандиевской была безвозвратно погублена. Свет она увидела только через два десятилетия после смерти автора, в 1985-м, с предисловием еще одного бунинского ученика, Валентина Катаева.
Оплакивая Толстого, любовь к которому Крандиевская сохранила до конца своих дней, она за два послевоенных года написала цикл стихов его памяти. Писала, вспоминая и заново переживая жизнь с ним. Их бегство из взбунтовавшейся России и то, как смотрели они вдвоем с палубы увозившего их в неизвестность парохода на проплывающий за бортом берег Трои. И тот счастливый день в Париже, когда она поставила на рабочий стол Толстого вазу с желтыми маками, а он с благодарностью сказал жене, что цветы всегда помогают ему собраться с мыслями. Редчайшую всепоглощающую любовь Натальи Крандиевской к Алексею Толстому, с которой она не могла совладать ни после их развода, ни после его смерти, доказывают ее безнадежно любовные послания к нему даже через многие годы после того, как его не стало.
…И мы смеялись оба.
Остановились, обнялись…
И буду помнить я до гроба,
Как два дыханья поднялись,
Свились, и на морозе ровно
Теплело облачко двух душ.
И я подумала любовно: -
И там мы вместе, милый муж!
В конце жизни Наталья Васильевна много болела, почти полностью потеряла зрение. Но до последнего дня сохранила живой ум, ироничный взгляд на мир. Родные вспоминают, как сын устроил мать "по блату" в больницу старых большевиков, и Наталья Васильевна при этом известии молодо рассмеялась - "их сиятельства" всегда относились иронично к советскому словарю. Наталья Васильевна была мужественной женщиной, живя в очень непростое время, она ни разу не поступилась принципами, не деформировала душу ложью, всегда оставалась верна себе. Пережив своего мужа А.Н. Толстого, она умерла в Ленинграде, в своей "непобежденной Пальмире" 17 сентября 1963 года. Но и сама смерть не сделала ее ближе к Толстому - похоронили Наталью Васильевну не рядом с ним, на мемориальном Новодевичьем в Москве, а на питерском Серафимовском… Ее скромную могилу под старой березой не так легко отыскать.
Всю свою жизнь Наталья Васильевна Крандиевская-Толстая прожила "на втором плане", в ореоле славы своего мужа, заслоненная томами сочинений классика советской литературы Алексея Толстого. Стихи Натальи Крандиевской мало известны широкому читателю. А между тем, они, несомненно, заслуживают внимания, как, впрочем, и история жизни этой необыкновенной женщины. Все, над чем она работала, начиная с 1935 года: воспоминания о культурной жизни России 1910-1920-х годов, несколько книг для детей, блокадный дневник, сборники стихов "Дорога" и "Вечерний свет", было издано уже после ее смерти. За свою жизнь Наталья Крандиевская испытала все радости, горести и превратности женской судьбы, воистину, вкусила Познания, Добра и Зла...
http://funeral-spb.narod.ru/necropols/serafimofskoe/tombs/krandievskaya/krandievskaya.html
КРАНДИЕВСКАЯ-ТОЛСТАЯ Наталья Васильевна (1888-1963)
Н.В. Крандиевская-Толстая Русская советская поэтесса Н.В. Крандиевская-Толстая родилась 21 января (2 февраля) 1888 года в Санкт-Петербурге (по другим данным - в Москве). Она родилась в литературной семье. Ее мать - Анастасия Романовна Тархова - была известной в начале ХХ века писательницей, близкой к чеховскому направлению. Горький, друживший с этой семьей, писал в 1900 году Чехову: "Видел писательницу Крандиевскую - хороша. Скромная, о себе много не думает, видимо хорошая мать, дети - славные, держится просто. Вас любит до безумия и хорошо понимает". Отец Натальи - Василий Афанасьевич Крандиевский - был издателем и журналистом. Вместе с графом А.Н. Толстым он издавал публицистический альманах "Бюллетени литературы и жизни" (с начала 1910-х годов и до момента закрытия в 1918-м).
У Крандиевских было трое детей. Старший - Всеволод (Сева), всесторонне одаренный юноша, умер в 1907 году от менингита. Он прожил всего 21 год. Младшая сестра, Надежда (Дюна, как ее называли в семье), стала впоследствии известным скульптором. Наташа (Туся) была вторым ребенком в семье, где всегда царила литературная атмосфера. Неудивительно, что маленькая Наташа хорошо знала литературу и начала писать стихи очень рано - уже в семь лет, а в четырнадцать - появились ее первые публикации. Написанную в последние годы жизни автобиографию Н.В. Крандиевская-Толстая начала с самого главного: "Я росла в кругу литературных интересов…"
Детство Натальи прошло в Москве. С конца 1890-х Крандиевские жили в Гранатовом переулке, в доме Сергея Аполлоновича Скирмунта, издателя и владельца книжного магазина. В период первой русской революции С.А. Скирмунт субсидировал первую в Москве большевистскую газету "Борьба", которая просуществовала лишь несколько дней. Он был близким другом Горького, разделял его политические убеждения, давал деньги на нужды революции. После революции 1905-1907 годов был вынужден эмигрировать в Париж.
В доме Скирмунта Крандиевские были окружены художниками, писателями, артистами, политиками и просто обывателями. Здесь устраивались литературные вечера. Была "мода на Горького" и когда он устраивал публичные слушания, съезжалась многочисленная разномастная публика. На всю жизнь Наташа сохранила яркие впечатления о Горьком. Он был свидетелем ее первых художественных опытов. Стихи юной Натальи Крандиевской высоко ценил и такой строгий критик как Иван Бунин. Вот что он писал по этому поводу: "Она пришла ко мне однажды в морозные сумерки, вся в инее - иней опушил всю ее беличью шапочку, беличий воротник шубки, ресницы, уголки губ - я просто поражен был ее юной прелестью, ее девичьей красотой и восхищен талантливостью ее стихов..." В дальнейшем именно И.А. Бунин стал литературным учителем Крандиевской. Отчасти этот выбор был предопределен другом их семьи Максимом Горьким, подарившим девочке бунинскую книжечку "Листопад" с надписью: "Вот как писать надо!"
Крандиевская тоже оставила воспоминания о своей первой встрече с Буниным: "Дрожа, я вынула тетрадь и принялась читать подряд, без остановки, о соловьях, о лилиях, о луне, о тоске, о любви, о чайках, о фиордах, о шхерах и камышах. Наконец Бунин меня остановил. - Почему вы пишете про чаек? Вы их видели когда-нибудь вблизи? - спросил он. - Прожорливая, неуклюжая птица с коротким туловищем. Пахнет от нее рыбой. А вы пишете: одинокая, грустная чайка. Да еще с собой сравниваете… Нехорошо. Комнатное вранье…"
Бунин постарался привить своей ученице правило отвечать за каждое написанное слово, а требовательности к себе Наталье в силу своего характера было не занимать. Начав рано печататься в московских журналах, несмотря на похвалы в свой адрес даже таких признанных поэтов как К.Бальмонт, который был очарован красотой и талантом юной поэтессы, она не спешила издавать книгу. Будучи очень требовательной к себе, первую поэтическую книжку она выпустит лишь в 1913 году, в двадцать пять лет. Год спустя после дебютного сборника "Вечер" Анны Ахматовой и три - после "Вечернего альбома" Марины Цветаевой. Первая была младше Крандиевской на год, вторая - на четыре. Книжка с незатейливым названием "Стихотворения" (обложку оформил Михаил Добужинский) была посвящена памяти старшего брата Севы, скоропостижно умершего накануне собственной свадьбы. Поэтический цех принял ее дебют не громогласно, но вполне благосклонно, хорошую рецензию написал Валерий Брюсов. Софья Парнок в своей рецензии писала: "... в тютчевской сгущенности слова, происходящей от насыщенности содержанием, есть волнующая музыка". Другой критик отмечал свежесть и оригинальность рифм, богатство ритма и "удивительное искусство выражать тончайшие сложнейшие настроения при большой глубине мысли". Поэзию Крандиевской, полную философских раздумий, с четкой формой классического стиха, высоко оценил А.Блок.
Выход первого сборника стихов был, безусловно, значительным событием в жизни молодой поэтессы, а его высокая оценка критикой позволяла надеяться на то, что творчество Натальи Крандиевской займет свое достойное место в русской поэзии. Однако в скором времени она встретила человека, который буквально перевернул всю ее жизнь. Этим человеком был граф Алексей Николаевич Толстой. Она уже встречала его раньше, в 1906 году в редакции одного из журналов он читал свои стихи, которые Крандиевской не понравились. "С такой фамилией можно и лучше", - отметила она тогда. Но, видно, судьбе было угодно свести их снова, и на этот раз надолго.
В художественной студии Льва Бакста и Мстислава Добужинского, где Крандиевская обучалась живописи, ее соседкой по мольберту была Софья Дымшиц - вторая жена Толстого. Отношения между супругами были близки к разрыву, однако он частенько заглядывал в студию, где и обратил внимание на Наталью Крандиевскую. Ей в ту пору было 26 лет, она была женой преуспевающего петербургского адвоката Федора Акимовича Волькенштейна. Родители выдали ее замуж без всякой романической истории, которая напрашивалась под стать ее облику, сразу после окончания гимназии, и она уже воспитывала четырехлетнего сына Федора. На одном из обедов в 1913 году Толстой и Крандиевская заговорили о жизни и смерти, с ней он всегда говорил о возвышенном и даже признался однажды ей наедине: "Я вас побаиваюсь. Чувствую себя пошляком в вашем присутствии..." Это на нее подействовало - не всякий мужчина найдет смелость назвать себя пошляком. Он подарил ей свою книгу "За синими реками", которую надписал:
"Не робость, нет, но произнесть
Иное не покорны губы,
Когда такая нежность есть,
Что слово - только символ грубый".
Можно предположить, что в первом замужестве Наталья Крандиевская не была счастлива. Ее супруг, человек практичный и заземленный, предпочитал, чтобы жена больше времени уделяла их сыну, а не пропадала в литературных салонах. Она же тосковала по большой любви, на нее обращали внимание А.Блок и Ф.Сологуб, а Бальмонту она и вовсе вскружила тогда голову.
Итак, первая встреча Крандиевской с Толстым не сулила никакого продолжения: фразу, произнесенную Натальей Васильевной в его адрес, тотчас передали Алексею Николаевичу. И хотя он себя крупным поэтом не считал, тем не менее обиделся. К тому времени Толстой был известным прозаиком и драматургом, его книжку "Сорочьи сказки" критика называла "прелестной", а цикл рассказов и повестей "Заволжье", романы "Чудаки" и "Хромой барин", пьеса "Насильники" заставляли говорить о нем как о признанном мастере.
Спустя несколько лет они встретились в художественном классе, где занималась Крандиевская, и молодые литераторы стали часто видеться по-приятельски, увлекаясь друг другом все сильнее. Они стали встречаться чаще, их отношения приобрели серьезный характер. Но в 1914 году началась война, и они расстались. На волне всеобщего патриотизма он уехал на фронт корреспондентом от "Русских ведомостей", Наталья Васильевна устроилась работать сестрой милосердия в лазарет. С фронта он пишет ей нежные письма. Эта переписка была больше чем доверительной - расставшийся с Соней Толстой даже спрашивал у Крандиевской совета, стоит ли ему жениться на 17-летней балерине Маргарите Кандауровой, в которую он страстно влюбился летом 1915 года. С Натальей он делится своими переживаниями: "Маргарита - это не человек. Цветок. Лунное наваждение. А ведь я-то - живой. И как все это уложить в форму брака, мне до сих пор не ясно". Однако, получив от капризной девицы отказ, он сделал предложение замужней женщине, Наталье Крандиевской: "В одну из наших встреч вы как-то сказали, что для женщины любить - это, прежде всего, оберегать, охранять. Это вы правильно сказали". Таким образом, Алексей Толстой подошел к вопросу женитьбы весьма практично. Наталья Васильевна приняла его предложение, согласилась, поломав свою вполне благоустроенную жизнь без всякого сожаления. Она, видимо, впервые полюбила не книжной любовью, а настоящей, то есть необъяснимой. Они поженились. Все говорили, что с женой графу повезло: умна, талантлива, красива, любит мужа без памяти. Сам Толстой признавался: "Война и женитьба на Наталье Васильевне были рубежом моей жизни и творчества. Моя жена дала мне знание русской женщины".
Бракоразводные процедуры изрядно попортили крови обоим, но в конце концов все худо-бедно устроилось. После недолгой эйфории февраля 1917 года, покончившего с самодержавием, когда либеральные умы считали, что надо остановиться и подумать, как теперь обустроить Россию, грянул "великий Октябрь", и страна покатилась к гражданской войне. В 1917 году у Толстого и Крандиевской родился их первый общий сын Никита (будущий отец писательницы Татьяны Толстой). В те дни Бунин начинает писать страшные "Окаянные дни", а Брюсов на чердаке своего дома отчаянно практикуется в стрельбе из револьвера. Толстой и Крандиевская тоже в Москве - с тревогой вглядываются в грядущую катастрофу.
Н.Крандиевская и А.Толстой. 1935 Позже Наталья Васильевна будет вспоминать: "Москва. 1918 год. Морозная лунная ночь. Ни извозчиков, ни трамваев, ни освещения в городе нет. Если бы не луна, трудно было бы пробираться во тьме, по кривым переулкам, где ориентиром служат одни лишь костры на перекрестках, возле которых постовые проверяют документы. У одного из таких костров (где-то возле Лубянки) особенно многолюдно. Высокий человек в распахнутой шубе стоит у огня и, жестикулируя, декламирует стихи. Завидя нас, он кричит:
- Пролетарии, сюда! Пожалуйте греться!
Мы узнаем Маяковского.
- А, граф! - приветствует он Толстого величественным жестом хозяина. - Прошу к пролетарскому костру, ваше сиятельство! Будьте как дома.
…Маяковский протягивает руку в сторону Толстого, минуту молчит, затем торжественно произносит: "Я слабость к титулам питаю, И этот граф мне по нутру, Но всех сиятельств уступаю Его сиятельству - костру!.."
Алексей Толстой к тому времени обладал достаточно весомым литературным именем, чтобы прокормиться писательским трудом (он готовил 10-й том собрания сочинений), однако пришли суровые времена и книги стали нужны лишь для растопки печек-"буржуек". "Их сиятельствам" в Москве стало неуютно: не только голодно (большевистские пайки им не полагались), но и смертельно опасно (победившему пролетариату они враждебны как класс). После известия о расстреле царской семьи антрепренер А.Н. Толстого Леонидов, проявив чудеса изобретательности, спешно организовал писателю гастрольное турне по Украине. И летом 1918 года Толстой и Крандиевская, забрав детей, едут через Курск и Белгород в Харьков, потом в Одессу.
Пасынок Толстого, 10-летний Федя Волькенштейн (будущий известный физик, член-корреспондент РАН) поражался тому, как чествовали его отчима по пути их следования: "Городские власти встречали и провожали нас с почетом. Сам комиссар города Курска, белобрысый, кудлатый парень, гарцевал на белой лошади то справа, то слева от нас, то отставая, то опережая". На самом деле все оказалось не так парадно: в дороге были и сложности с документами при пересечении границы Советской России и Украины, и многочасовые допросы, учиняемые украинскими чиновниками, но в итоге добрались они благополучно. В Харькове Толстой дал интервью местной газете "Южный край" - осторожное, в его характере: "Я верю в Россию. И верю в революцию. Россия через несколько десятилетий будет самой передовой в мире страной. Революция очистила воздух, как гроза. Большевики в конечном счете дали сильный сдвиг для русской жизни. Будет новая, сильная, красивая жизнь. Я верю в то, что Россия подымется". Поездка проходила успешно - "вечера интимного чтения" везде собирали большие аудитории, на встречи с известным писателем стремилась платежеспособная публика. Так что в Одессе семья Толстого материальных проблем не знала.
В Одессе они жили, как все вынужденные переселенцы, верой в то, что с большевиками вскоре будет покончено, уповая то на Деникина, то на Врангеля, то на Колчака. Кстати, Наталья Васильевна знала всех троих полководцев Белого движения и была о них высокого мнения. Одесский период их жизни для Крандиевской знаменателен важным событием - в издательстве "Омфалос" она выпустила поэтический сборник "Стихотворения Натальи Крандиевской. Книга вторая". Но никому уже не до стихов - под натиском красных белые части стремительно покидали свой последний оплот. Волна беженцев увлекла за собой и семью Толстых-Крандиевских - на французские берега.
Время, прожитое в Париже, оказалось не самым удачным: Толстой много и вдохновенно пишет, но вот напечатать ему почти ничего не удается. Денег постоянно не хватает. Поскольку жить им было практически не на что, Наталья Васильевна за 3 месяца выучивается на портниху и начинает обшивать сначала знакомых русских эмигранток, у которых еще водились деньги, а потом и привередливых француженок. Таким образом, семья перестала бедствовать, однако наладить полноценную жизнь все равно не удавалось - для этого необходимо было заигрывать с русской колонией, но характеры Толстого и Крандиевской для этих игр были не очень приспособлены. В Париже Толстой пишет роман "Сестры" - первую книгу своей трилогии "Хождение по мукам". Позднее он признавался, что "Катя - это все Наталья Васильевна". Сцену признания супругу в неверности и окончательного разрыва семейных отношений Алексей Толстой в романе "Сестры" почти с фотографической точностью "списал с натуры" - так, тяжело и нервно, уходила к нему от своего мужа Наталья Крандиевская. И действительно кто, как не она: утонченная, женственная, красивая, беззаветно любящая, безропотно переносящая беды и невзгоды, способная в любой ситуации сохранить достоинство. Когда отношения "графа-писателя" с эмиграцией вконец испортились, а зарабатывать на жизнь шитьем Крандиевской окончательно опостылело, они перебрались в Германию.
В 1921 году Толстой с семьей переехал в Берлин, где в то время существовало не менее тридцати русских издательств, в которых он надеялся опубликовать свои произведения. Ожидания Толстого оправдались, ему удалось кое-что напечатать. Жизнь в Берлине оказалась куда полнокровнее - 100-тысячная русская колония чувствовала себя здесь вполне вольготно. Здесь оказались Шкловский, Эренбург, Ходасевич с Берберовой, Белый, Ремизов, Цветаева, некоторое время жил Горький. Приезжал с концертами Маяковский, эпатировали местную публику Есенин с Дункан (об этой паре Крандиевская оставила яркие воспоминания). В родной языковой среде, в дружеском окружении Толстому и Крандиевской жилось и писалось достаточно вольно: Алексей Николаевич работал сразу над несколькими большими вещами, Наталья Васильевна готовила новый сборник стихов. Но жить только литературными интересами и тут не получалось: эмиграция начала стремительно размежевываться. Одни были настроены ехать дальше в Европу или идти в официанты и таксисты - только бы не иметь дел с Советами, другие обдумывали пути возвращения домой. Что касается Толстого, то он, похоже, перебирался в Германию, уже решив для себя, что его место в России, и потому начал сотрудничать с просоветской берлинской газетой "Накануне", вступил в переписку с писателями, которые смогли найти себе место в СССР. Впрочем, стоило Толстому опубликовать в "Накануне" адресованное ему частное письмо Чуковского, воспринятое как донос (в нем упоминались писатели, живущие в СССР и "поругивающие Советскую власть"), он тут же получил в "Голосе России" жесткую отповедь от Цветаевой: "Алексей Николаевич, есть над личными дружбами, частными письмами, литературными тщеславиями - круговая порука ремесла, круговая порука человечности…"
В Берлине у них родился второй сын - Дмитрий. Дмитрий Алексеевич Толстой (сын Толстого и Крандиевской, петербургский композитор) вспоминал: "Мама рассказывала, что стало последней каплей в их решении вернуться. Мой брат Никита, которому было года четыре, как-то с французским акцентом спросил: "Мама, а что такое сугроооб?". Отец вдруг осекся, а потом сказал: "Ты только посмотри. Он никогда не будет знать, что такое сугроб". Летом 1923 года пароход "Шлезиен" доставил в Советскую Россию Толстого с тремя сыновьями (младшему Мите было тогда 7 месяцев). Эмиграция была недолгой, так как "третий Толстой" (по определению Бунина) предпочел вернуться в СССР, стать любимцем "вождя народов", чем сносить тяготы эмиграции.
В багаже Крандиевской - изданная за свой счет в 1922 году в берлинском издательстве "Геликон" третья и последняя ее прижизненная книжка стихов с названием "От Лукавого". Толстой же из эмиграции привез романы "Аэлита" и "Сестры", повести "Ибикус" и "Детство Никиты", которые сразу же были изданы и принесли автору всесоюзную славу. Он, по собственному определению, сильный, вполне готовый "взять жизнь за горло мертвой хваткой". А вот Крандиевская - слабая, ее удел - уход в монументальную тень мужа, поэтическая немота. Толстой очень быстро доказал, что умеет делать деньги из воздуха: вместе с пушкинистом Щеголевым спешно сочинил бойкую пьесу "Заговор императрицы" (творчески переработав дневник Вырубовой, приближенной последней императрицы, в "идеологически правильную" вещь). На нее сразу клюнуло множество театров, и она принесла ему больше денег, чем собственная проза. Такие поступки, естественно, раздражали многих. Например, между ним и драматургом Вишневским, служившим революции не только пером, но и маузером, почти до рукопашных схваток доходило.
Толстому было суждено оказаться в придворных писателях. Сталину был нужен хотя бы один советский граф. Он много пишет: рассказы, повести, романы, пьесы. Все, написанное им, издают. Он получает солидные гонорары. Он сумел "перестроиться" очень быстро. В отличие от его жены, которая долгих четырнадцать лет ничего не писала, целиком уйдя в творческие замыслы своего мужа.
Крандиевская помогала мужу, как могла, вела переписку с издателями, вычитывала корректуры, переписывала новые рассказы Толстого. Он непрерывно работал, точно чувствовал и время, и конъюнктуру "рынка". И в любом жанре ощущал себя как рыба в воде - и фантастический роман "Гиперболоид инженера Гарина", и историческая эпопея "Петр Первый", и детская сказка "Золотой ключик" написаны ярко и талантливо. Она жила интересами мужа, а писала стихи, только когда Толстому понадобилась песенка для Пьеро в "Золотом ключике". Лишь в 1934 году ею было написано в стихах либретто оперы "Декабристы". И чем отвечает муж на это самоотречение жены? В это время Толстой явно дал ей понять, что охладел к ней: "У меня осталась одна работа. У меня нет личной жизни". Он и раньше увлекался другими женщинами, но на этот раз она поняла, что окончательно потеряла его: "Дальнейшие события развивались с быстротой фильма. Нанятая мной для секретарства Людмила через две недели окончательно утвердилась в сердце Толстого и в моей спальне..." Наталья Васильевна не устраивала сцен с упреками и слезами. Она даже пыталась объяснить, почти оправдать предательство мужа: "Таков свирепый закон любви. Он гласит: если ты стар - ты не прав и ты побежден. Если ты молод - ты прав и ты побеждаешь". Крандиевская, привыкшая только в себе самой искать причину всех несчастий, изводилась вопросами, на которые не было ответа: "Я спрашивала себя: неужели все рухнуло, все строилось на песке? Я спрашивала в тоске: скажи, куда же все девалось? Он отвечал устало и цинично: почем я знаю?" "Он пил меня до тех пор, пока не почувствовал дно, - записала Наталья Васильевна. - Все казалось праздником: я участвовала в его жизни…" И вдруг все это кончилось.
Прожив с Крандиевской более 20 лет (1914-1935), 52-летний Толстой, в октябре 1935 года женился на 29-летней секретарше Людмиле Баршевой, и заявил, что он впервые в жизни полюбил человека. Он уехал в Москву, оставив свою 47-летнюю "Тусю" с сыновьями в Ленинграде. У Толстого началась другая жизнь - без столь ненавистной ему "крандиевщины" - с кремлевскими пайками, Барвихой, званием академика, депутатством в Верховном Совете (начиная с печально знаменитого 1937-го), орденами и двумя Сталинскими премиями (третьей, за незаконченного "Петра Первого", Толстого отметят посмертно). Уход Толстого из семьи многих шокировал, но не удивил, все знали его как человека практичного, неустанно заботящегося о своем личном благополучии. Долгими одинокими ночами Крандиевская размышляла о потерянной молодости, о таланте принесенном в жертву человеку, не способному оценить ее.
"Нет! Это было преступленьем
Так целым миром пренебречь
Для одного тебя, чтоб тенью
У ног твоих покорно лечь..."
Удар, нанесенный ей Толстым, Крандиевская выдержала с трудом. Как выжила? Просто снова начала писать - и стихи, и прозу. Снова начала печататься - в журналах "Звезда" и "Ленинград" вышли ее воспоминания о Горьком и Бунине, несколько небольших стихотворных подборок. В 1935-1940 годах она написала цикл стихов "Разлука" - безответный разговор с оставившим ее любимым человеком: "С кем ты коротаешь в тихом разговоре За вечерней трубкой медленный досуг?.." Наталья мучительно переживала потерю любимого человека, ибо, несмотря ни на что, продолжала его любить. Но она не имела права пасть духом, у нее были дети, которых нужно было воспитывать, окружить вниманием и заботой, чтобы они не чувствовали себя брошенными. Она нашла в себе силы пережить это горе, вновь зазвучали ее правдивые мелодичные стихи:
…Глаза, распахнутые болью,
Глядят на мир, как в первый раз,
Дивясь простору и раздолью
И свету, греющему нас.
А мир цветет, как первозданный,
В скрещенье радуги и бурь,
И льет потоками на раны
И свет, и воздух, и лазурь.
В конце 1930-х годов такие стихи, конечно же, никто не печатал, да она и не стремилась их публиковать. Она писала "дневник своего сердца". Вот одна из дневниковых записей того периода: "Ночью думала: если поэты - люди с катастрофическими судьбами, то по образу и подобию этой неблагополучной породы людей не зарождена ли я? По-житейски это называется: "все не как у людей". Я никогда не знала, хорошо ли это, или плохо, если все не как у людей? Но внутренние законы, по которым я жила и поступала, всегда утрудняли, а не облегчали мой путь. Ну что же! Не грех и потрудиться на этой земле".
В годы Великой Отечественной войны, несмотря на многочисленные предложения уехать Наталья Васильевна осталась в осажденном Ленинграде. Она выжила, получая как все пайковые 125 граммов хлеба, хороня близких ей людей, и писала, писала стихи обо всем, что происходило в годы блокады, о людях, способных выжить, когда по всем физическим законам человек должен умереть, о том, что дает ему силы выжить.
На салазках, кокон пряменький
Спеленав, везет
Мать заплаканная, в валенках,
А метель метет.
Старушонка лезет в очередь,
Охает, крестясь:
"У моей, вот тоже, дочери
Схоронен вчерась.
Бог прибрал, и, слава Господу,
Легче им и нам.
Я сама-то скоро с ног спаду
С этих со ста грамм".
Труден путь, далек до кладбища,
Как с могилой быть?
Довезти сама смогла б еще, -
Сможет ли зарыть?
А не сможет - сложат в братскую,
Сложат, как дрова,
В трудовую, ленинградскую,
Закопав едва.
И спешат по снегу валенки, -
Стало уж темнеть.
Схоронить трудней, мой маленький,
Легче умереть.
Эти стихи, датированные 1941-1943 годами, будь они тогда же опубликованы, вернули бы их автора на очень высокую поэтическую орбиту… И нельзя сказать, что Крандиевскую забыли - едва кольцо ленинградской блокады было прорвано и связь со столицей восстановилась, в московском клубе писателей 12 ноября 1943 года прошел ее творческий вечер (авторитетные писатели Маршак и Федин прислали Наталье Васильевне вызов). Оставалась самая малость - издать книгу, в которую вошли бы и ранние, и написанные в последние годы, самые страшные месяцы, стихи. И Крандиевская составила такой сборник, и название ему дала - "Дорога", и издательство "Советский писатель" даже договор с автором заключило, но…
23 февраля 1945 года умер Толстой. За этим ударом через год последовал другой, не менее страшный: после доклада Жданова о Зощенко и Ахматовой и партийных постановлений о журналах "Звезда" и "Ленинград" издательство пересмотрело свои "идеологически неправильные" планы и книга Крандиевской была безвозвратно погублена. Свет она увидела только через два десятилетия после смерти автора, в 1985-м, с предисловием еще одного бунинского ученика, Валентина Катаева.
Оплакивая Толстого, любовь к которому Крандиевская сохранила до конца своих дней, она за два послевоенных года написала цикл стихов его памяти. Писала, вспоминая и заново переживая жизнь с ним. Их бегство из взбунтовавшейся России и то, как смотрели они вдвоем с палубы увозившего их в неизвестность парохода на проплывающий за бортом берег Трои. И тот счастливый день в Париже, когда она поставила на рабочий стол Толстого вазу с желтыми маками, а он с благодарностью сказал жене, что цветы всегда помогают ему собраться с мыслями. Редчайшую всепоглощающую любовь Натальи Крандиевской к Алексею Толстому, с которой она не могла совладать ни после их развода, ни после его смерти, доказывают ее безнадежно любовные послания к нему даже через многие годы после того, как его не стало.
…И мы смеялись оба.
Остановились, обнялись…
И буду помнить я до гроба,
Как два дыханья поднялись,
Свились, и на морозе ровно
Теплело облачко двух душ.
И я подумала любовно: -
И там мы вместе, милый муж!
В конце жизни Наталья Васильевна много болела, почти полностью потеряла зрение. Но до последнего дня сохранила живой ум, ироничный взгляд на мир. Родные вспоминают, как сын устроил мать "по блату" в больницу старых большевиков, и Наталья Васильевна при этом известии молодо рассмеялась - "их сиятельства" всегда относились иронично к советскому словарю. Наталья Васильевна была мужественной женщиной, живя в очень непростое время, она ни разу не поступилась принципами, не деформировала душу ложью, всегда оставалась верна себе. Пережив своего мужа А.Н. Толстого, она умерла в Ленинграде, в своей "непобежденной Пальмире" 17 сентября 1963 года. Но и сама смерть не сделала ее ближе к Толстому - похоронили Наталью Васильевну не рядом с ним, на мемориальном Новодевичьем в Москве, а на питерском Серафимовском… Ее скромную могилу под старой березой не так легко отыскать.
Всю свою жизнь Наталья Васильевна Крандиевская-Толстая прожила "на втором плане", в ореоле славы своего мужа, заслоненная томами сочинений классика советской литературы Алексея Толстого. Стихи Натальи Крандиевской мало известны широкому читателю. А между тем, они, несомненно, заслуживают внимания, как, впрочем, и история жизни этой необыкновенной женщины. Все, над чем она работала, начиная с 1935 года: воспоминания о культурной жизни России 1910-1920-х годов, несколько книг для детей, блокадный дневник, сборники стихов "Дорога" и "Вечерний свет", было издано уже после ее смерти. За свою жизнь Наталья Крандиевская испытала все радости, горести и превратности женской судьбы, воистину, вкусила Познания, Добра и Зла...
http://funeral-spb.narod.ru/necropols/serafimofskoe/tombs/krandievskaya/krandievskaya.html
